— Ты, Харитон, думай, прежде чем указывать моей дочери! В обиду мы ее не дадим. А ежели обидишь хоть словом, мы назад ее заберем, не посмотрим на пересуды. До мужиков своих я доводить не буду про скандал этот. Но помни, мы рядом! — она посмотрела на Харитона таким горящим взором, что у того, сроду никого не боящегося, мурашки пробежали по спине. Катерина повернулась, и молча, не прощаясь, вышла из хаты. Дома она вела себя сдержанно, не бранила Харитона, но и не сочувствовала дочери.

— Ты домой поди, — сурово произнесла она, — не ровен час, отец с братьями нагрянут, сразу все поймут.

Даша в недоумении смотрела на мать: неужели она осуждает ее, свою дочь, и поддерживает Харитона? Обиженная, она уходила из родного дома. Был бы дома отец, тот бы пожалел, посочувствовал. Дед молчит, вздыхает, бабка все расспрашивает: может чем разозлила мужа? Не угодила ему? Она не понимала, как еще надо угождать? В доме чисто, на загнетке всегда щи стоят. Ведь она не присядет за целый день! Чем Харитон недоволен, она не подозревала, но видела, как тот меняется прямо на глазах. С нее все не спускает глаз, даже к родным отпускает с неохотой. По ночам просыпается и прислушивается к шорохам за окном. А что там можно услышать? Кругом только степь, снегом как одеялом укрытая. Иногда волки воют, если прислушаться — кажется, что они совсем рядом. Понятно, у страха глаза велики, но когда просыпаешься ночью, от того, что рядом ворочается муж, приходят в голову разные мысли. И волчий вой становится близким. А может, они и в самом деле около сараев воют голодные? Вон на людей нападают. Даша бочком вошла в дверь Харитоновой хаты. Она до сих пор в душе считала дом, в котором жила, соседской хатой и не могла привыкнуть к тому, что теперь это и ее хата тоже.

Харитон сидел у печки. Угрозы Катерины не слишком его обеспокоили. Его беспокоило совсем другое. С недавнего времени Даша для него перестала быть голенастой соседской девчонкой, в которой он видел разве что взрослую подругу своей дочери. С тех пор, как он увидел ее, расчесывающую косу, в нем словно все перевернулось. Он думал, что любил свою Тоньку, если пошел даже против воли родителей. Но он не ревновал свою жену. Хоть и не говорили они о любви, но знали, что любят друг друга. Были, конечно, ссоры, из-за хозяйства, из — за детей. Но Тонька никогда бы и не посмотрела на другого. А с Дашей все было иначе. Она была моложе, и он ощущал это. Иногда она забывалась и резвилась с детьми, каталась на санках, смеялась так заливисто, словно забывая, что замужем. И тогда Харитон особенно остро ощущал свой возраст. Он уже не мог так беззаботно смеяться или метать снежки. А по ночам он не мог добиться от нее ответной, хотя бы мимолетной ласки. Она никак не отвечала ему. Он злился, иногда даже готов был душить ее, лишь бы она хоть почувствовала, где находится. У Харитона было такое ощущение, что не она лежит рядом, как будто вынули душу, а это хрупкое тело оставили рядом с ним. Делай что хочешь сам! Иногда у Харитона всплывала мысль о том, что он обещал Даше… Но он отгонял ее от себя. Испокон веков повелось: мужик бабе наобещает с три короба, та и верит, дура. И ведь сколько люди живут, столько эта история и длится, а бабы все равно не умнеют. Дашка не последняя из них. Но Харитон понимал, что Дашина душа никогда не будет принадлежать ему. Понимал и ревновал. Когда-то он сочувствовал Егору, но не теперь. Теперь он ненавидел Егора, понимая, что он является причиной всех недомолвок в его семье. Не было бы этой необыкновенной любви между ними, Дашка, глядишь, и заметила бы его, Харитона. От сознания этого ему было больно, так, что перехватывало дыхание. Душа его болела, ныла, не могла смириться. И бессонными ночами Егор стал для него врагом.