— А вот товарищ нашего барина по Петербурху, толстый такой, как его там, Иван Аполлонович. Вышел весь во двор весь в черном кожаном, прямо все вот так на нем туго все лосниться, как на сливе переспелой. Девок собрал всем им в рот шары деревянные со снурками вложил и сзади на затылке энтими тесемками завязал, как у лошадей удила. Чудно как! И прямо, как оне были голышом в телегу запряг и знай себе по двору катается, плеткой их постегивает. А потом как заорет «А ну подайте мне девицы горячего золотого дождю!»

Прокоп сокрушенно покачал головой и с чувством крайней брезгливости сплюнул.

— Я такой срамоты во всю жизнь не видывал.

— Прокопушка, ты где? Я тут щец наваристых принесла, да котлетов, дивной барской снеди маненько на сковородке, может, очнется Акимка, поест, — раздался от двери подрагивающий голос поварихи.

— Ступай сюда, как раз он вона только очнулся, воды вот попил. Очухивается. Дивно больно, как быстро одюживает, прямо как заговоренный.

Повариха вытащила из под объемного подола руку, в которой держала за рукоять небольшую сковородку с двумя котлетами и на ней небольшую глиняную кастрюльку. Поставила на стол все и, всплеснув от радости руками, подошла к Акиму и Прокопу.

— Ой, боженьки, Акимка, очнулся, молодец какой! А уж мы тут с Прокопом за тебя, ох, и тревожились, ты даже не ведаешь как. Все ноченьки напролет вот и переживали.

Даже в тусклом свете каморки стало видно, как покраснел Прокоп и пару раз смущенно кашлянул. Видать, переживали за конюха они немало.

— Ты, Аким, не бойся, я тебя не выдам. Не для того спасал, — сказал кузнец, поднялся с корточек, подошел к двери, выглянул наружу и прикрыл за Нюркой дверь на засов, — что бил, прощай, по-другому никак не вышло бы. У самого спина краше некуда, глянь.

Он развернулся, задрал рубаху на спине. Всю спину его покрывали рубцы, идущие в разных направлениях. Казалось, кожа от лопаток и до пояса вся бугрилась от шрамов, оставленных кнутом, как свежая весенняя пашня.

— Видишь, Аким, красота какая. Вот она икона барская, писаная плетью, да батогами! — сокрушенно сказал Прокоп, — хочь молись, хочь поклоны клади. Э-э-эх, доля ты наша крепостная. Так что мы с тобой друзья по несчастью.

— Ну, хватит тебе Прокопушка, — Нюрка смахнула слезу и потянула рубаху на место, — Вот Аким, давай-ка, щец похлебай, контлет поешь, пока горячие. Потом узвару сладкого, на ягодах свежих спробуй. Я слышала от стариц всяких, кои недуги врачуют, что в ягодах много силы исцеляющей. Ешь, Акимка, поправляйся. А я побегу, на кухне работы много, вечером еще принесу поесть чего.

— Постой-ка, — остановил ее Прокоп, — что там, в барском доме делается?

Нюрка всплеснула руками.

— Оу-у, — подвыла она испуганно, — страсти там творятся. Барин наш, как бы умом тронулся, да и гости его от него не отстают. Батюшка ходит по пояс нагой в одном исподнем. И лишь крест на цепи по пузу тыды-сюды мотается. Я чуть не обмерла от стыда-то.

Нюрка перекрестилась.

— А доктор от-то демон страшный! Ходит полуголый в кожаном переднике и рукавицах в руке нож. Возьмет вот так девку сенную за подбородок и смотрит так долго ей в глаза, а она бедняжка аж трепещет от страху, как листик. Взгляд у него как у дьявола страшный. А потом так тихо цедит сквозь зубы «Не-е та…. Вот лучче я в Лондон поеду. Там разгуляюсь в Уайтчепеле, хорошее место». И так оставит девку, а она, ноги подкосились и от страху на пол падает в обмороке. А помещик соседский Пьянокутилов, что вытворяет…. волком себя вообразил. Ждет полной луны, я говорит, в волка тады превращусь, пойду в деревне ближайшей людишек погрызу всласть. Дьявол в барском доме поселился! Вот вам крест!

— А барынька что? — спросил Аким.

— А что барынька. В страхе живет она. Заперлась в своих комнатах, плачет. Никого не пускает, акромя меня.

Аким и Прокоп молча слушали повариху. В их головах не укладывалось то что происходило — не иначе конец света наступает.