Старик улыбнулся тонко, насмешливо:

— Нет, Павел Петрович, какие уж там между нами деловые отношения! Не те нынче порядки да и люди. Я-то еще туда-сюда, хоть и стар. А вы человек почти партийный, советский… Не склеилось бы у нас дело да и хода не получило бы по нынешнему времени… Что ж кисетик не открываете?

— Я успею это сделать. — И, переборов желание сломать печать, Павел опустил кисет в карман. — Мне нужно спешить: опаздываю в театр.

— Понятно, понятно! Должно быть, с невестой вашей в театр пойдете, с Валентиной Семеновной Абасиной? Красавица, красавица, царь-девица! — Никомед Иванович встал и вздохнул облегченно. — Так вы дома кисетик откройте да подумайте над тем, что увидите. А пепельничку с собой унесете или мне оставите? — спросил он шутливо. — Вещица, простите, рядовая, базарная…

— У меня к вам просьба, — проговорил Павел и покраснел. — Завещание сыграло свою роль. Нельзя ли оставить эту запись мне? Хочется иметь хоть одну строчку на память…

Внимательно, любопытно посмотрев на него, старик достал и развернул завещание, помусолил чернильный карандаш и аккуратно перечеркнул бумагу крест-накрест.

— Не смею отказать, — промолвил он спокойно. — Мне этой записи бояться никак не приходится. А для вас она, конечно, память от родителя… Значит, никаких других бумаг после папаши у вас не осталось? — спросил он, как бы между прочим.

Выслушав ответ Павла, вручил ему погашенное завещание и закончил дело:

— Вот и все, Павел Петрович!

Прошли через темную переднюю, а затем длинными сенцами. Звякнула цепочка, шаркнул засов, приоткрылась дверь.

Старик пропустил Павла на крылечко.

— Прошу вас иметь в виду, что я всегда дома. Коли пожелаете навестить, милости прошу, — чинно сказал он вслед гостю. — Я ваш слуга на всякую нужду.

Дверь закрылась; опять шаркнул засов и звякнула цепочка.