– Ты-то не собираешься пить бросить?

– А я и не пью, – быстро успокоившись, ответил Валерка. – Не наливает никто, Машка. А вот ты бы могла!

– Я?! – Она растерялась. – Я-то с какой стати, Валер? Мне и не на что, сам знаешь, с работы турнули.

– А чего тогда несешь? – И он сунулся в ее сумку, пошуршал пакетами, сморщился недовольно: – У-уу, картошка-а, а я-то думал… Так на хлеб денег нашла, а на банку пива не найдешь? В жизни не поверю! Откуда деньги-то, Машка, если не работаешь?

– Соня дала Миндалина. Жалеет меня, – призналась Маша, оттолкнулась от стены и попросила: – Пропусти меня, Валер, жрать охота, честное слово.

– Меня, между прочим, никто вот не кормит, даже из жалости, – он поймал ее за плечо и потянул на себя. – А тебя жалеют! А почему, Машка? Не задавалась таким вопросом, с чего это тебя жалеют, а?

– Не знаю, Валер, пусти. – Она попыталась вырваться, но хватка у Валерки была мертвой. – Чего тебе нужно?!

– Мне?! Мне нужно?! – Его пальцы скользнули ей под воротник и, нащупав позвоночник, грубовато погладили. – Это тебе, Машка, нужно, а не мне!

– А мне чего нужно?

– Ну, например, тебе нужно знать, что я видел.

Валеркины наглые пальцы полезли еще ниже по ее костлявой спине. И она знала, что орать и вырываться – себе дороже. Пускай покуражится, решила Маша, смиренно стоя двумя ступеньками ниже бывшего дружка. Сейчас отпустит. Начнешь вырываться, он воротник у последней блузки порвет, тогда и на люди выйти будет не в чем.

– А я много чего видел, Машка, – зашипел ей в ухо прерывистым жадным шепотом Валерка. – И мог бы помочь тебе, а заодно и твоему следаку, который таскается сюда то и дело. И пигалице его помочь мог бы.

– Чем же? – Она насторожилась.

Валерка, хоть и пил почти беспробудно, был очень наблюдательным. Имелась у него такая особенность: подмечать все что нужно и не нужно. Бывало, пойдут в магазин за бутылкой, вернутся оттуда, он давай рассказывать, что видел, кто с кем шел, кто к дому на чем подъехал и кто кого по заднице шлепнул. Все удивлялись, рядом же, казалось, шли. Никто ничего не видел, а он вот все заметил и запомнил главное.

– А пошли ко мне, – неожиданно предложил он. – Пошли ко мне, картошечки сварим, я за пивом сбегаю. Посидим, как люди, поговорим. Деньги-то остались, я знаю, Машка, что в кошельке твоем не пусто. Ты всегда за душой грош имела. Ну что, хочешь узнать, кто Марго ухандокал или нет?

– А ты знаешь? – Она поежилась, отступая на шаг, чтобы Валеркины пальцы выскользнули наконец из-под ее воротника и не терзали ее хребет. – Не верю я тебе, Валер!

Верить ему Маша боялась. И не верить было нельзя. Он ведь редко врал, Валерка-то. Редко, почти никогда. Злоязычил, скабрезничал, матерился, сплетничал, но не врал почти никогда. И если так, то получалось, что он в самом деле что-то знает о смерти гадкой Марго. Но здесь вот, на лестничном пролете, он ни за что Маше об этом не расскажет. А расскажет у себя в квартире, куда ее настойчиво приглашает. А там Маше нужно будет приготовить ему еду, дать денег на пиво, а то и самой выпить с ним, чтобы он не приставал, и уж тогда Валерка ей все расскажет.

– Не хочешь, не верь, – ухмыльнулся ее бывший собутыльник загадочно. – Только дура ты, Машка, скажу я тебе. Людей, которые тебе хотят помочь, сторонишься, а иуду на груди пригреваешь.

– То есть?

– Вот тебе и то есть, – он тут же отодвинулся, с каким-то невероятным галантным поклоном уступая ей дорогу, и когда она проходила мимо, обронил: – Полтинник тебе дороже правды, Машка…