– Кимон, это Диокл, мой сын. Если передашь ему свое оружие, мне будет легче наслаждаться твоим обществом. Выбирать тебе. Не выпьешь ли вина? Угощайся, здесь сыр и инжир. Почти готова тушеная рыба.

Его сын протянул руку открытой ладонью вверх, и Кимон притворно улыбнулся. Когда-то Фемистоклу приходилось доверять ему. Он предпочел бы не оставаться безоружным в доме с троими мужчинами. С другой стороны, он все же был гостем. Кимон развязал пояс, положил на обращенную к нему ладонь меч и добавил сверху копис.

– Ты теперь спартанец, раз носишь эту штуку? – спросил, усмехнувшись, Фемистокл.

– Они предложили мне быть их человеком в Афинах, – ответил Кимон. – И прислали вот это. После того, как ты ушел.

Фемистокл нахмурился:

– Что по этому поводу сказал Ксантипп? Или Аристид?

– Ничего, поскольку я их не спрашивал, – со сдержанным достоинством ответил Кимон. – Спарта – наш союзник, не забывай. Как и Аргос, который дал тебе убежище. Я встретил кое-кого из их людей, когда ездил туда с Ксантиппом… – Он замолчал. – Я пришел не для того, чтобы обсуждать это.

– Тогда сядь и расскажи.

Гостя усадили на лавку за тяжелым деревянным столом, подняться из-за которого было совсем не просто. Фемистокл налил воды из кувшина, предложив Кимону умыться и вытереть лицо и руки чистой тряпицей.

Потом он поставил на стол чашки и налил разбавленного водой вина, а Диокл принес блюдо с козьим сыром, оливками и хрустящим хлебом. Кимон склонил голову, и они с Фемистоклом помолились богине Деметре, поблагодарив ее за щедрость.

Кимон провел в дороге несколько дней и довольствовался лишь сушеным мясом и фруктами. Теперь, пробуя все подряд хозяйские угощения, он особенно налегал на хлеб, утоляя голод. Фемистокл настаивал, чтобы он съел еще, и в конце концов они разделили трапезу. Завершив обед, Фемистокл выпрямился и положил руки на стол. Кимон благодарно кивнул. Правила вежливости были соблюдены.

– У Аристида еще есть друзья среди эвпатридов, во всех благородных семьях, – начал гость. – Я приехал по его просьбе. Он сам подтвердил это… Они собираются послать людей арестовать тебя.

– В чем еще они могут обвинить меня сейчас? Неужели им мало того, что я в изгнании?

Кимон поморщился. Фемистокл жил с семьей в тишине и покое, и он знал, что вторгся в их мир, как нарушает гладь пруда брошенный в воду камень. Ему очень не хотелось сообщать эту новость, но выбора не было.

– Некоторые землевладельцы до сих пор винят тебя в своих потерях. Есть такой Тимодем, который даже имя твое слышать не может – сразу багровеет.

– Что, опять те обыски на причалах?! – рявкнул Фемистокл.

– Отчасти, – махнул рукой Кимон. – Утверждает, что ты забрал у него личные вещи и оставил их себе.

Кимон огляделся, словно ожидая увидеть золотые украшения, и вздохнул:

– Думаю, дело связано с тем серебром из рудников в Лаврионе, которым ты расплатился с рабами, освобожденными Ксантиппом. Говорят, это незаконно, потому что в тот момент они все еще были рабами.

Кимон почувствовал, что краснеет от смущения. Все это больше напоминало преследование, а не правосудие. Он даже не мог поднять взгляд на Фемистокла.