Его позиция строжайше отвечала тому, что было, что произошло на железнодорожных путях. Она соответствовала имевшемуся в деле заключению экспертов: порок исполнения и порок контроля.
Она, эта позиция, могла быть подкреплена и практикой Правительствующего сената. В 1880 году было дело Фриша, в 1889 - дело Камбье. И оба, в каких-то пунктах, решались по тем же критериям.
Отказать помощнику присяжного поверенного, да еще без имени, да еще из негромкой Самары проще простого. Отказать Правительствующему сенату вряд ли возможно. По букве, статьи 933 Устава уголовного судопроизводства «все решения и определения кассационных департаментов сената, которыми разъясняется точный смысл законов, публикуются во всеобщее сведение, для руководства к единообразному истолкованию и применению оных».
Это - право так называемого легального толкования, безусловно обязательного, если бы даже толкователь впал в ошибку. Вот штука-то!
Путешествие в прошлый век окончено. Перевернута последняя страница последнего дела. Медленно, очень медленно завязываю тесемки на папках с делами. Теперь их развяжет кто-то другой.
Кто ж именно?
Юрист-практик, философ, социолог, ученый права, историк, литератор?
Клад старой Самары вправе призвать любого из них.
Из Москвы домой поезд возвращал меня по непривычному маршруту через Поволжье. И вдруг - Безен-чук. Станционный городок возник в окне и проплыл так неожиданно (мы следовали без остановки), что я не успел разглядеть ни медного колокола, ни даже платформы, с которой три четверти века назад, вот в такое же весеннее зеленошумье, я наблюдал смерть Андрейки.
«Авдеев тотчас же подбежал к мальчику, который лежал головой на левом рельсе…»
Теперь я думаю о Кузнецове.
Ни одна, пожалуй, профессия не выдвигала такого числа этических проблем, как профессия адвоката. И несколько тысячелетий назад, и сейчас адвокаты спорили и спорят, к примеру, о том, вправе ли защитник признать вину своего подзащитного или подзащитного другого адвоката, если сам обвиняемый утверждает о невиновности.
Кузнецов твердил о своей невиновности, хотя его вина и была самоочевидной.
Иван Спрыжков в смятении чувств мял в руках заношенный плисовый картуз, рассказывая судьям о том, как он искал на путях стрелочника.
- Кричу, зову - нет стрелочника. Я подсунул камень под колесо - и шасть в будку. Нет Ивана и там.
Выяснилось, что «во избежание пропажи» брусков Кузнецов вынимал их из-под колес и прятал в будке.
Утверждая в своем защитительном слове, что «обязанность подложить брусья под пустые вагоны должен был исполнить стрелочник Кузнецов, а никак не начальник станции», Ленин косвенно принимал обвинения Кузнецова, но делал это весьма бережно - и не для обвинения, а для защиты. То была необходимость.
Адвокаты-крючки, ходившие по «чужим тяжбам» ради неумеренных гонораров, в защитах с несколькими подсудимыми обычно руководствовались нехитрыми соображениями из старого извозчичьего анекдота: «Я потому бью твоего пассажира, что ты бьешь моего». Мой подзащитный - чище снега альпийских вершин, твой - сама грязь. Ленин же, защищая начальника станции, защищал и стрелочника, хотя формально тот не стоял за его шитом.
В своей речи он назвал его внимательным, многоопытным работником. Случай на путях - это не обыкновение, а эксцесс. Надо думать, нашлись слова и для того, чтобы объяснить чрезмерное «радение» стрелочника. То, что он вынимал из-под колес и прятал от воров брусья, и стало в конечном счете причиной происшествия. Кузнецов - герой явно чеховский.
Ослабляла позиция адвоката защиту Языкова?