Без пятнадцати пять. Пароход стоит у причала Коной-губы. Кроме обглоданной стенки причала, здесь и нет ничего. Похолодало. Плывут над водой туманы. Солнце взошло прямо в лиловое облако. В облаке проступили алые ребрышки, жилы: пожар занялся. Загорелся межпланетный корабль. И распался, сожженный солнцем. Солнце поднялось выше, от облака остались клочья, похожие на рыб. Будто на небе развешаны рыбьи туши — юкола.

Поросшие березняком, ольхою, лозой острова здесь особенно зелены. Кусты и ветви деревьев недвижны. От стужи коснеет рука. Может быть, лето поворотило на осень?

Озеро сморщилось, зарябило. Ветер тянет с востока. Несильный ветер — не может поднять волну. Он только трогает, пробует воду. На топляке сидят пять чаек — ровно на пятерых хватило насеста. Вехи торчат из воды.

Зеленая заводь, белые гребни березовых стволов.

Пароход уходит от солнца, как от маячного огня. К солнцу направлены рыла рыб — облаков. Рыбы напали на солнце. У солнца единственный выход — кверху, к зениту, недосягаемому для рыб. Солнце восходит и раскаляется мало-помалу. Облака отстают, опадают.

Озеро сделалось синим.

Вечер, умытый дождем. На небе игрище цвета, феерия красок. От солнца остался на западе огненный змей — раскаленная лента металла на вальцах прокатного стана.

Радуга уперлась ногами (если у радуги могут быть ноги) в берега широкой бухты-губы. Она восстала над бухтой, возникла из ничего, из бесплотного, никому не видимого цвета, скрытого в атмосфере. Радуга встала над бухтой напряженной аркой, без малейшего изъяна, разрыва в конструкции. Триумфальная арка. Ворота удачи. Я так сказал капитану: «Радуга предвещает удачу». Капитан усмехнулся: «Будет удача». Удача предрешена зеленой, как свет ракеты в ночи, лиловой, алой, розовой радугой. Онего — море удачи. Кажется, стоит дать полный ход, пересечь основание арки — черту фортуны, и там, за этой чертой...

Пароход задрожал, забурлил винтом, зашлепал по ряби. Радуга отступила. Ноги ее погрузились в пучину вод. Капитан принял левее, не захотел искушать фортуну — «удача будет». Радуга стала погасать. От нее остались блекло-алые мазки, лепестки... Пароход шел по черному, масляно взблескивающему озеру к насыщенному сильным сине-зеленым светом востоку. В небе доигрывали сполохи зари. Внизу у бортов разгуливали волны.

К рассвету стало покачивать. Запахло штормом. Но шторм не успел разыграться: кончилось озеро. Пароход вошел в устье реки и покатил по гладкой воде мимо ольховых кустов и корявых берез, мимо поленниц дров и серых дровяных избушек.

Маленький пароход, в прошлом сейнер.

В Петрозаводске я пересел с большого белого парохода на маленький, выкрашенный серо-свинцовым суриком. На белом пароходе можно было послушать (или самому прочесть) лекцию, побывать на концерте, в кино — для этого он и мотался по озеру, чтобы обслуживать проходящие суда искусством и агитпропом.

На сером пароходе можно увидеть, как за кормою тащится трал. В него попадается корюшка. Не только корюшка — разная рыба, но в этом месте, у восточного побережья, трал зацепил стаю корюшки. Отчасти ее изжарят на сковородке, отчасти убьют формалином, измерят и взвесят. На сером пароходе рыба — не столько насущная пища, сколько предмет науки. В пищу идут отходы научного материала.

Плыву по Онего на пароходе науки.

Смотрю на воду — утреннюю, вечернюю, тихую, резвую. Как сказано в песне: «Вода, вода. Кругом вода». Точнее, короче не скажешь о том, что видишь с палубы парохода.

Одно дело — палуба белого парохода, другое — палуба серого корабля науки. Палуба здесь красного цвета. Под капитанской рубкой установлена лебедка для спуска и подъема трала. На барабаны намотаны ваера. Сам трал, со стеклянными кухтылями и поместительным кутцом, сушится на левом борту. На палубе — бочки для засолки рыбы, ящики для сдачи улова на базу, на носу — брашпиль... Капитан кричит: «Отдать якорь!» Брашпиль приходит в действие, крутится якорная лебедка, грохочет цепь.

Под мачтой на бочке сидит помощник механика Толя, в одних трусах, загорает. На предплечье у него написано: «Бороться, искать, найти и не сдаваться». Начитанный человек.