Я раскрываю рот, чтоб сказать, что не надо, что я вполне способна дышать самостоятельно…

И не успеваю.

Твердые, жесткие губы накрывают рот, настойчивый язык сходу проталкивается, моментально давая понять, что искусственное дыхание Горелый делать не умеет… А вот целовать умеет.

Это я, собственно, и с прошлый раз поняла, но тогда все мысли были только о борьбе, потому на технику поцелуя внимания не обратила.

А вот сейчас…

Он одновременно грубый, насильственный, жадный очень и какой-то… правильный, что ли? Правильно грубый, правильно насильственный, правильно жадный.

Так не бывает, я с таким не сталкивалась раньше… Хотя, что я видела-то? Только Стаса…

А тут совершенно другой уровень, прямо чувствуется.

Я не могу ничего сделать, сопротивляться не способна, пальцы до сих пор намертво сцеплены на груди Горелого, на его мокрой футболке, и он пользуется моей беспомощностью на полную катушку, рыча сквозь поцелуй и, словно медведь, подминая меня под себя.

Чувствую себя игрушкой в лапах зверя, и эта слабость, позорная, неправильная, почему-то приносит удовольствие. От меня ничего не зависит, а значит…

Значит, можно временно отключить голову, и без того находящуюся в полном беспорядке, судя по моему непротивлению и даже чему-то похожему на блаженство, наполняющему тело истомой, давно забытой, и от этого сладкой до опьянения…

Горелый жарко дышит, что-то бормочет, матерится, кажется, щедро пересыпая речь зоновскими оборотами, скользит раскрытым ртом по скуле, шее, спускается вниз, захватывает грудь, прикусывает чуть-чуть сосок… И меня бьет дрожью. Опять. Теперь уже не от страха, а от возбуждения.

Удивительно, как такой зверь может быть настолько горячим…

Я ведь ненавижу его!

Боюсь!

Понимаю, почему он все это делает!

И в то же время не могу не ответить… Не могу тормознуть его! И не хочу уже.

Потом я буду думать, что стресс требовал выхода, что организм, насмерть перепуганный возможной угрозой гибели, так жадно пожелал жить, что отключил напрочь мешающий ему мозг.

Потом.

А сейчас я не думаю.