Стало традицией перечитывать с дочерью Олей, приезжающей к нам из Германии, «Капитанскую дочку». Я уже касался вскользь этого удивительного произведения. Как Пушкин пишет о страшном, не заставляя нас содрогаться от отвращения и ужаса? Первоначально роман задуман как мрачный рассказ о реальном историческом лице — потомственном дворянине Шванвиче (Пушкин переименовал его в Швабрина), который стал подручным Пугачёва и которого Екатерина II помиловала из жалости к его престарелому отцу. Однако в ходе последующей работы Пушкин вводит и делает главным другого, положительного героя — Гринёва, придумывает ему приключения, повышая тем увлекательность рассказа и одновременно — смягчая его мрачный характер.
Моя библиотека
(Предупреждаю: этот раздел — для библиоманов).
За долгую жизнь я скопил одно богатство — неплохая домашняя библиотека.
Я уже писал в первой части моих заметок, что в Воткинске в нашей семье книг не было, тратить деньги на мою «блажь» — книги, родителям было жаль (да и не было этих денег). И всё-таки каждый раз, как мама уходила «в центр», в магазины, я просил её «купить книжку». Потом становился на колени в красном углу, перед иконами и молился: «Господи, сделай, чтобы мама купила мне книжку!» Бог крайне редко удовлетворял мою просьбу. В Перми со студенческой стипендией тоже по книжным магазинам не разгуляешься. А вот в Москве, я, человек, мягко говоря, небогатый, всё-таки имел возможность покупать книги, благо они тогда, в советские времена, были довольно дёшевы. Но тут другая беда — как и на продукты, острый дефицит. По́лки книжных магазинов были завалены трудами классиков марксизма-ленинизма, соцреалистической чепухой, а вот купить хорошую книгу в Москве было трудно. Приезжая в другой город, мы бросались в книжные магазины и находили иногда то, что в Москве было трудно достать.
Помню, на уборке картошки в совхозе мы с Колей Перцовым поехали в Бронницы, и там, в книжном магазине я увидел на полке Комментарий к «Евгению Онегину» Юрия Лотмана. Кричу: «Смотри, Коля, Лотман!» Коля мгновенно среагировал: «Чур, моя!» До дуэли дело не дошло, поскольку там было ещё несколько экземпляров, и мы их скупили.
В Москве ни в одном книжном магазине я не нашёл стихов Гарсиа Лорки. Зато его занесло по прихоти книготорговцев в провинциальный Воткинск. Там я обнаружил на складе 5 (уценённых!) экземпляров и, вернувшись в Москву, дарил друзьям.
Помню ещё, как наши друзья Марина Гловинская и Юра Апресян привезли из Прибалтики и подарили нам «Капитанскую дочку», изданную «Советской Россией» и снабжённую цветными иллюстрациями А. Иткина. И подобных случаев — множество.
В Москве я чуть ли не каждый день ходил, как на охоту, по букинистическим магазинам. С азартом — повезёт, не повезёт? И вот однажды сбылась моя старая мечта. Ещё в Перми, в библиотеке Молотовского университета, созданной на базе библиотеки эвакуированного в годы I мировой войны Тартуского (Юрьевского) университета, я читал Достоевского в прекрасном дореволюционном издании «Просвещение». Сказал себе: «У меня будет Достоевский именно в этом издании». И вот иду я как-то во МХАТ и по пути заглянул в букинистический магазин. И вижу то самое собрание сочинений Достоевского! Правда, неполное, без 5-го тома. Но — нет худа без добра: от этого оно дешевле (замечу, что я потом нашёл и недостающий том). Я тут же купил эти книги (завтра утром их уже не будет!) и, счастливый, отправился с 20-ю томами (!) в театр. Поздне́е я приобрёл в этом же издании и Пушкина, и Лермонтова, хотя у меня были и современные издания их сочинений. Мне приятнее видеть русских классиков «в их одежде», с ятями и ерами.
Ещё одна удача на «охоте» — «Энциклопедический словарь» Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона — в приличном состоянии и недорого — 82 руб. за 82 тома (моя зарплата тогда — 135 руб. в месяц). Сейчас словарь сто́ит, наверно, подороже. Помню исторический анекдот, связанный с этим словарём. Один из издателей (Брокгауз) отличался крайней скупостью и на жалобы авторов о задержке гонорара отвечал всегда: «Ах, я — собака беспамя́тная!» Авторы отплатили скареду, поместив в 5-м томе статью: Безпамятная собака —
Я, мои друзья, мои враги, мои друзья-враги
Известно, что труднее всего познать самого́ себя. Попытаюсь, однако…
Всю жизнь я наблюдаю — с интересом, часто с болью — за борьбой во мне двух характеров — отцовского и материнского. Эта борьба шла с переменным успехом: с годами победил обстоятельный, замкнутый, молчаливый отец, однако в юности, да и в среднем возрасте побеждало материнское начало — открытость, общительность, жизнелюбие. Вспоминается восторженный возглас молодого Гёте:
Или Есенин:
Однако уже в юности восторженность, жизнелюбие сочетались у меня с какой-то затаённой внутренней грустью. Мне не раз говорили, что глаза мои не смеются, когда я смеюсь. О моей студенческой фотографии друг Коля Нельзин сказал коротко: «Монашек». В са́мом деле: в XIX в. я мог бы стать монахом, в начале XX-го — пламенным революционером, а во второй половине XX-го стал диссидентом. Тут, видимо, проявились мои бунтарские старообрядческие корни и старообрядческая упёртость.
А внешне — смирный и тихий. В детстве взрослые не могли мной нахвалиться: «
Но — хватит самокопания, пора поговорить о других.
Сначала — о «воткинском наследии», о старых, школьных друзьях — Володе Калинине, Вите Богатырёве, Коле Нельзине, чья дружба грела меня всю жизнь.
В школьные годы мы с Колей Нельзиным мечтали о морях, о плавании в дальние страны. В Коле осуществилась мальчишеская наша мечта: он после многих мытарств стал моряком. Ну, а я — филолог, бумажный червь. Какой-то морской волк сказал по этому поводу: «
Когда он уже «вышел на берег» и лечился в Пятигорске на водах, с ним произошёл жуткий случай. Он лежит в целебной ванне в горах, рядом никого нет, только похаживает какой-то незнакомый парень. Ну, ходит и ходит, Коля нежится себе в ванне. И вдруг страшный удар камнем по голове. Коля потерял сознание и истёк бы кровью, если бы не люди, пришедшие принимать ванны. Колю отвезли в больницу. Его вещи пропали. И вдруг, когда Колю выписали, он встретил на улице Пятигорска этого негодяя. Тот прогуливался по улице — в Колиной куртке! К счастью, рядом был милиционер. Коля закричал: —