Что читали и смотрели?

(Интересно ли это вам?)

Уже с пяти лет я был большой книгочей, а в Москве моя любовь к литературе разгорелась с новой силой. Я, провинциал, «открывал Америку», знакомился с творчеством замечательных поэтов — Мандельштама, Волошина, Цветаевой, Заболоцкого. Поразило одно из последних стихотворений измученного сталинскими лагерями, смертельно больного Заболоцкого — искрящуюся радостью жизни, весельем, юмором замечательную «Поэму весны»:

Поразили трагическая судьба и стихи Николая Гумилёва, поэта-конквистадора, поэта-рыцаря, поэта-воина, как его называли, — воина не только в стихах, но и в жизни. Участник I мировой войны, доброволец лейб-гвардии Уланского полка, кавалер двух солдатских Георгиевских крестов, потом прапорщик 5-го Гусарского Александрийского полка. Направленный летом 1916-го на излечение в Царское Село, активно участвует в жизни литературного Петрограда: пишет стихи, пьесу «Гондла», проводит творческие вечера в «Союзе поэтов», в феврале 1921-го избран руководителем петроградского отделения Всероссийского союза поэтов. С 1918 г. до гибели входит в состав редколлегии издательства «Всемирная литература». 3 августа 1921-го Гумилёв был арестован большевиками за номинальную конспиративную деятельность. Ряд писателей (говорят, и Горький) пытались его спасти. Безуспешно, 35-летний Гумилёв был расстрелян.

Стихи Гумилёва сразу покорили меня — нравились «мужественный романтизм», введённый им в русскую поэзию и взятый потом на вооружение советскими поэтами, напряжённый лиризм других стихов, например стихотворения «Жираф». Никто, по-моему, не смог в русской поэзии выразить с такой пронзительной силой боль трагической неспособности дать счастье близкому человеку:

И рядом — шутливые стихи:

Ждала меня встреча с замечательной прозой Платонова, Романова, с пьесами Булгакова, Бернарда Шоу.

С жадным вниманием мы приглядывались к современной литературе. В 1962–1963 гг. выходят «Один день Ивана Денисовича» и «Матрёнин двор» Александра Солженицына. Какое глубокое знание деревенской жизни и тюремного быта! Мы вслед за автором проживаем шаг за шагом один день жизни лагерника — с побудки до вечерней поверки. И какая точность и яркость языка!

И ещё одна черта «Ивана Денисовича», отличающая его от замечательных, но невыносимо страшных, ошеломляющих «Колымских рассказов» Варлама Шаламова и роднящая с «Капитанской дочкой» Пушкина. «Не дай Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» — говорит Пушкин. И уж, конечно, не дай Бог видеть сталинские тюрьмы и лагеря. Но Солженицын, как Пушкин, показывает нам эту грязь, этот ужас — с таким тактом, с таким чувством гармонии, что это не производит гнетущего впечатления.

Помню, племянница Булгакова Лена Земская дала нам (на одну ночь!) почитать в машинописи роман Булгакова «Мастер и Маргарита». С каким удовольствием мы с женой Светланой читали роман и думали: «Как жаль, что это никогда не будет напечатано!». И какая была радость, когда в 1966–1967 гг. появилась публикация этого романа в журнале «Москва»!

И — свежая струя с окраин: Василь Быков, Чингиз Айтматов, Фазиль Искандер. И «деревенщики» — Виктор Астафьев, Валентин Распутин. И Василий Белов с его «Канунами». Там нет ещё коллективизации, но это — лишь затишье перед бурей: деревенская Русь обречена…

Большой потерей для нашей литературы была гибель (утонул в Байкале в 1972-м) 35-летнего талантливейшего драматурга Александра Вампилова, автора пьес «Дом окнами в поле», «Утиная охота», «Старший сын» и др.

С нетерпением ждали мы выхода очередного номера «Нового мира» — лучшего журнала того времени. Там был напечатан роман Георгия Владимова «Три минуты молчания» и другие яркие произведения. Интересны были и материалы отдела критики, например, большая и очень глубокая статья Владимира Лакшина о «Мастере и Маргарите» Булгакова.

Среди трескучей соцреалистической халтуры возникали и другие яркие звезды: Юрий Казаков, Юрий Панкратов с его простыми и такими трогательными стихами:

А как мы радовались, смеялись, повторяли как поговорки юмористические сценки из современной жизни: «Помнишь, у Райкина…», «Как это у Райкина?..», не подозревая, что Аркадий Райкин — замечательный чтец, а текст — остроумный, злободневный, смелый (иногда на грани допустимого в СССР) — принадлежит талантливому сатирику Михаилу Жванецкому, о котором Алла Пугачёва остроумно сказала: «Какой же он сатирик? Он сатир, сатирище!». Помню, мне удалось во время командировки в Ленинград выклянчить у администратора театра билет на вечер Райкина. Ни в напечатанной программке вечера, ни в самих выступлениях Райкина ни разу не была упомянута фамилия автора текстов — Жванецкого!.. И конечно, всё это если не с подачи, то наверняка при попустительстве Аркадия Райкина. В «Советском энциклопедическом словаре» (М., 1990) Аркадий Райкин, Герой Соц. Труда, лауреат Ленинской премии, объявляется «создателем остросатирических и лирических портретов», а Михаилу Жванецкому, действительному создателю этих образов, не нашлось места ни в этой энциклопедии, ни в «Литературном энциклопедическом словаре» (М., 1987). Справедливость частично восторжествовала: в «Российском энциклопедическом словаре» (М., 2001) Райкину отводится более скромная роль — «мастер мгновенного перевоплощения», и помещена небольшая статья о Жванецком.

Интересно было окунуться в мир иностранной литературы — и современной (Генрих Бёлль, Ханс Фа́ллада, Эрнест Хемингуэй), и древней (японские пятисложные та́нка и трёхсложные хо́кку (мастером хокку был в XVII в. Мацуо Басё):

или:

Читая эти стихи, я вспомнил, что в детстве я тоже удивлялся: бегу, бегу мимо луны (спереди справа она, совсем близко!) и никак не могу её миновать.

Открытием был для меня испанский поэт Гарсиа Лорка, расстрелянный испанскими фашистами 19 августа 1936 г. Когда-то он написал пророческие стихи:

И другие: