Открываю мобильный банк, там рублей восемьсот с копейками. Ну, хоть что-то. Остаток роскоши, который я имею. В поиске вбиваю «хостелы в городе N» и смотрю, какие сегодня открыты. Из совсем скромного списка остается всего один, остальные почему-то не работают. Видимо решили устроить себе каникулы. Что ж, в Новый год ведь, все хотят праздника, даже бездомные животные на улице.
Кутаюсь в куртку, стараясь не разреветься. Глаза влажные, в горле ком, но я сдерживаюсь. У людей ведь и хуже бывает. А тут всего лишь из дома выгнали. Подумаешь. Ерунда какая. С этими мыслями выхожу из подъезда. Смотрю на небо, на одинокие огоньки, которые переливаются тусклым светом, вглядываюсь в эту бесконечность и пытаюсь натянуть улыбку. Мне почти восемнадцать, а вспомнить и нечего. Интересно, что делают на Новый Год ребята в моем возрасте. О чем мечтают… Пишут ли желания под бой курантов?..
Иду по мокрому асфальту, потому что на улице в последний день декабря жутко моросит. Погода будто плачет, вместе с моей душой. Кажется, что силы меня покидают с каждым шагом. Волна тоски накрывает с головой, но я продолжаю смотреть вперед. Машины рядом звонко проезжают по трассе, сигналят одна другой, а люди бегут, спешат к себе домой. Новый Год всех заставляет улыбнуться. Новый Год всем дарит надежду на лучшее.
Сколько так иду, не понимаю. Может минут двадцать, может чуть больше. Даже усталости в ногах нет. Кажется, будто не живу, а выживаю. И вполне очевидно, возможно, не смотрю по сторонам и не слышу посторонних звуков. Мир внутри меня затягивает с головой, поэтому ничего вокруг совсем не интересует.
— С дороги, — доносится эхом слишком поздно. Велосипедист с большой коробкой на спине сбивает меня с ног. Что-то говорит мне, но я не слышу. Отчаяние совсем затягивает, не могу больше сдерживаться. Слезы предательски слетают с глаз, разрывая душу на тысячу частиц. Реву в голос, так громко и отчаянно, будто маленький ребенок, который потерялся посреди огромной шумной улицы. Сижу на холодном мокром асфальте и растираю грязными ладошками по лицу бурю эмоций, что вырвались наружу.
Глава 42
Даниил
Смотрю на высокое здание, где живет мать, и думаю, идти или нет. Есть ли смысл пытаться снова стать частью ее жизни?! Думаю про отца, про нашу недосемью. Сколько раз он звонил мне после развода, сколько раз звонила мать. Вроде должны были забыть друг друга, а в итоге почему-то забыли о своем ребенке.
Сижу еще пару минут, затем все же решаюсь и выхожу из машины. Все готов принять, кроме очередного хахяля, разгуливающего в трусах по ее дому. Сегодня ж Новый Год, все нормальные семьи запихивают обиды, затягиваю пояса потуже, и собираются вместе. А мы уже второй год нормально поговорить не можем.
В элитном подъезде меня встречает консьержка. Пожилая милая бабушка приветливо улыбается и поздравляет меня с наступающим. Даже в ее усталом взгляде радости больше при виде меня, чем в бодрых глазах матери. Каждый раз складывается ощущение, что я ей противен. Кривится и старается отвернуться.
Возле дверей к ее квартире останавливаюсь. Пару минут топчусь на месте, потому что внутри меня все еще живет тот ребенок, которого она лелеяла, и он тоскует по ней, до дрожи в коленках, до самых косточек, тоскует. Когда набираюсь решимости, нажимаю на кнопку звонка. Дверь открывается не сразу, как раз успеваю подумать, а не зря ли пришел. Мать кривится при виде меня, но совсем не стыдится ни этих открытых эмоций, ни своего внешнего вида. К слову, на ней шёлковый белый халат, едва прикрывающий грудь и бедра, а волосы слегка растрепаны. Кажется, я все же тупанул. Не стоило сюда приходить.
— Пиццу принесли, детка — разлетается пацанячий голос за спиной матери. Потом и сам его хозяин появляется в дверях. Ростом как я, да только в плечах хуже будет, худой, хоть ветром сдувай. Морда вытянутая, нос прямой, скулы острые, ну фотомодель не иначе. На вид лет двадцать ему, хотя мы, кажется, выглядим погодками.
— Развлекаешься, да? — Спрашиваю, зачем не знаю. Смотрю на нее и не могу понять, что пошло не так в наших отношениях. Когда мы успели стать чужими друг другу.
— Это че за тело, детка? — Рычит недомачо в трусах от версачи. Ревнует, похоже, раз лицо так перекосило. Но мать лишь закатывает глаза и молча удаляется на кухню. Переступать порог не хочется, но зачем-то вхожу и иду следом. Хахаль ее семенит возле меня, то и дело косится, но молчит.
— Это у нас новый папочка? — Говорю, а самому блевать хочется от всей это радужной картины. В воздухе веет табаком и виски, а про Новый Год тут не слышали: ни елки с игрушками, ни мандарин, ни уж тем более Оливье. Зато за барной стойкой валяется пустая пачка от презервативов, а рядом лубрикант.
— А ты чего так поздно в гости забежать решил, — мать усаживается на высокий стул, закидывает нога на ногу и тянется к стакану с виски. Хахаль ее подбегает, как мелкая шавка, и покорно пристраивается возле спины. Сразу видно, послушный мальчик.
— Сегодня праздник, не слышала? — Стискиваю зубы до боли, руки в карманах длинной парки сжимаются в кулаки, до того отвратительно все это зрелище. А ей не стыдно ни капли, в таком вот виде перед сыном сидеть.
— Так мы отмечаем, — сухо сообщает она мне, — виски хочешь?
— Может мне вообще твой номер удалить? — Срывается с языка фраза, которая крутилась уже на протяжении долгого времени. Просто озвучить ее не мог, боялся. Все почему-то тешил себя надеждами. Думал это временные трудности в наших отношениях, думал, что депрессия у матери затяжная просто. А ведь никто из родителей не спросил у меня, какого их сыну лишиться семьи было. Никто из них не подумал, что от развода страдают не только взрослые, но и дети. Да, мне уже восемнадцать, но это не говорит о том, что я готов отказаться от заботы и любви.
— Ну… — тянет уныло мать. Маленькие льдинки кружатся в ее стакане с виски, медленно таят и разбавляют алкоголь водой. И, кажется, в те секунды судьба решается. Моя судьба. Судьба нашей семьи.