несколько записок и остановился только тогда, когда родители остальных девочек стали

кричать:

— Хватит! Достаточно! Пора прекратить это безобразие! У него их целая куча — так

мы будем сидеть здесь до самой ночи, что ли?!

— Почему хватит? — заволновались родители, уже выслушавшие записки своих

любвеобильных чад, — пусть читает дальше, времени у нас достаточно! Когда он читал о

наших — вы смеялись, теперь хотим посмеяться мы!

14

— Прекрати! — жестко сказала мне мать, забрала из моих рук шкатулку, высыпала

содержимое на парту и стала быстро рвать маленькие бумажки в клетку и линеечку.

На обратном пути мама не хотела со мной говорить. Отвечала односложно и думала о

чем-то своем. Я понял, что сделал что-то не так и уже дома, стыдясь, через силу сказал:

— Они же сами виноваты, что мне еще оставалось делать?

На что мама мне так и не ответила. На следующий день мне в классе объявили

бойкот. И мальчики, и девочки перестали со мной говорить. Я тяжело переживал это и

ничего не говорил маме. Прошло немало времени, прежде чем стараниями Елизаветы

Андреевны эта история ушла в небытие.

А потом пришли другие времена, когда меня, кроме девочек, ничто другое не

интересовало. Интересно бы сейчас, когда мне за 70, перечитать те наивные записки…

Даже не верится, что это было со мною.