Наверное, в тот момент внутри меня что-то лопнуло. Быть может, порвались последние ниточки нервов, и я, едва не зарычав, подскочила к Грейстоку.

— А рассказать мне что, было нельзя? Не сейчас, а тогда!

Случайно зацепила туалетный столик, больно проехавшись по его краю голенью, и услышала, как с него что-то грохнулось. Что-то явно хрупкое, потому что следующие мои слова слились со звоном разбившегося стекла:

— Всё, что со мной происходит, — это не твоя работа, Грейсток. Это не секретное задание, всю информацию о котором нужно ото всех прятать. Ты называешь меня женой, а ведёшь себя со мной так, словно я незнакомка, живущая в доме напротив. С ней можно поздороваться, ей можно улыбнуться, справиться о её делах и отметить в её присутствии, какая сегодня чудесная погода. В общем, поговорить с ней о ерунде минуту или две. Но я не незнакомка из дома напротив, а ты пытаешься спрятать от меня мою жизнь! — выкрикнула, срываясь на хрип, и со всей силы, уступив порыву, ударила его в грудь, втайне мечтая замахнуться и добавить синевы его лицу. Хотя бы одной щеке, но лучше сразу обеим. — Хватит мне врать! Хватит вести себя со мной так, будто я ребёнок несмышлёный или полная идиотка! Хватит…

Я всё-таки замахнулась, но этот страшно скрытный перехватил мою руку. Вырвалась, отскочила, снова напоровшись на злосчастный столик. А в следующее мгновенье под моими каблуками захрустела стекольная крошка.

Грейсток не дал мне увеличить расстояние между нами. Ринулся ко мне, на меня, сверля тяжёлым взглядом, а после его слов, больше напоминавших раскаты грома:

— Я только и делаю, что тебя оберегаю, а ты только и делаешь, что показываешь характер! — руки зачесались ещё сильнее.

— По-твоему, я должна оставаться спокойной и не показывать характер после того как ты, вместо того чтобы рассказать мне правду, тащишь в мой дом непонятно кого и превращаешь его непонятно во что?!

— Ты могла бы оставаться взрослой, здравомыслящей женщиной, а не опускаться до мелочной мести, — рыкнули мне в лицо.

Перед глазами потемнело, и очередная попытка хорошенько ему врезать увенчалась успехом. После этого меня, схватив за плечи, от души толкнули к стене. Прямо к резной консоли, с которой, когда я на неё напоролась, тоже что-то свалилось: не то вазочка, не то статуэтка.

— Что, неприятно, когда издеваются над твоим домом? Всё-таки это лишает привычного спокойствия.

Вон как глаза сверкают. Видимо, не понравилась спальня. А может, не пришлась по душе гостиная с психоделическими картинами.

От напускной невозмутимости Кристофера не осталось и следа.

— Над Монтруаром не издевались, его обследовали. Всё, что я делал, Лорейн, я делал ради тебя! — В два шага преодолев разделявшее нас расстояние, он схватил меня за руку.

Видимо, опасался, что снова попытаюсь его ударить (и правильно делал) или… да хорд его знает!

— Даже тогда? — Хотела если и не ударить, то хотя бы оттолкнуть от себя, да побольнее, но Грейсток держал крепко, прижимая меня не то к стене, не то к себе.

— Тогда тем более, — низкий, глухой голос, и взгляд глаза в глаза.

— Но, как и сейчас, семь лет назад ты не удосужился мне ничего рассказать, — прошипела, подаваясь к нему.

Чувствуя его запах, чувствуя… его.

Пауза, разбившаяся на осколки словами: