Ну что же, всякое бывает в жизни! Алексу не раз и не два приходилось биться с более зрелыми, более проворными противниками. Но у него всегда было три преимущества: великолепная техника, хладнокровие и… решимость убить. А это – немало! Потому что даже у самого большого храбреца в решающий миг нанесения рокового удара может дрогнуть рука – вернее, может дрогнуть душа… У Алекса ни рука, ни душа никогда не дрожали. Суть заключалась в том, как он воспринимал битву. Он ни разу не сражался во имя какого-то пустого принципа, вроде защиты чьей-то никому не нужной чести. Он был выдрессированный, обученный убийца, он вывернулся бы из-под любого дегаже или какого угодно ремиза[6], потому что знал: его задача – убить. От него всегда защищались – даже нападая. Он всегда нападал – даже защищаясь. И как ни был неожиданно опасен Каскос – нельзя не признать, что подобные противники встречаются не часто! – Алексу надо было продержаться совсем немного, буквально несколько минут, чтобы дождаться, когда тело, израненное, избитое, отвыкшее повиноваться, снова обретет прежние навыки, шпага сделается не просто отдельным оружием, а частью руки, частью всего организма, а может быть, когда он сам станет всего лишь частью шпаги как орудия убийства… Алекс уже начал наполняться этими полузабытыми, на какое-то время утраченными ощущениями, почти почувствовал в себе прежнюю мощь, хладнокровие, жестокость к человеку, который ретиво махал шпагой напротив него, сам не понимая, что и зачем делает. У него была масса преимуществ перед Каскосом: ведь, если тот сражался из-за пустого оскорбления и ревности, Алекс твердо решил прикончить не в меру наблюдательного и слишком болтливого секретаря. Не счесть, сколько неприятностей он сумел обрушить на голову Алекса! Главное – еще неизвестно, как теперь разбираться с Кейтом! Поверит ли он Алексу? Удастся ли отвести ему глаза? Может быть, и удастся, если успеть вовремя заткнуть Каскосу рот, прежде чем шпион назовет имя девушки, которая оставила дону Хорхе пресловутый флакон. Ведь если Кейт узнает, что это была Даша, – тогда и впрямь всё можно считать конченым, он не поверит ни единому слову Алекса, сочтет, что тот с самого начала морочил голову своему патрону, вознамерившись спасти жизнь русского государя. О, если Кейт проведает об этом, Алексу придется беспокоиться не только об этом злополучном мальчишке: ему придется всерьез опасаться за собственную жизнь, а самое главное – за жизнь Даши!
…Какое счастье, что он родился на свет с этим чувством шпаги, с этим исконным умением предугадать движения противника, обмануть его, уйти от его обмана и нанести ему удар! Он уже знал, как покончит с Каскосом, он уже чувствовал, что это мгновение близко. Сейчас надо было вынудить противника поменяться с ним местами, чтобы затем прижать к колонне, схватить левой рукой его шпагу за клинок и, сделав сильнейший выпад, проколоть Каскоса насквозь. Алекс наступал, так сильно и стремительно действуя не только кистью, но и всей рукой от самого локтя до влившейся в гарду ладони, что Каскос давно уже перешел от нападения к обороне и теперь просто вынужден был проводить навязанный ему маневр. И вот поворот совершился, секретарь прижат к колонне, шпаги скрестились, и, как ни пытался Каскос держать руку вытянутой, он вынужденно сгибал ее, все ближе и ближе подпуская к себе неумолимого противника.
Алекс почувствовал, как привычная улыбка раздвигает ему губы – прощальная улыбка, которой он всегда провожал на тот свет своих убитых противников! – но вдруг что-то мелькнуло слева от Каскоса, и краем глаза Алекс увидел Кейта. Совершенно равнодушный к мельканию смертельного оружия перед своим лицом, Джеймс стоял, небрежно облокотясь одной рукой о колонну, а в другой крепко держал какой-то небольшой предмет. Поймав взгляд Алекса, он разжал пальцы и шаловливо помахал в воздухе маленьким розовым флаконом с золотой крышечкой.
Все дальнейшее случилось так стремительно, что даже слово «мгновенно» кажется слишком протяжным и неуклюжим для описания происходившего.
Алекс невольно отпрянул и прижал левую руку к груди. Пальцы скользнули по гладкому шелку… карман камзола был пуст!
Выронил? А Кейт подобрал?
В памяти вспыхнуло ощущение рук, сначала стиснувших Алекса мертвой хваткой, потом накрепко перехвативших его за локти… Это Кейт вытащил флакон, когда разнимал дерущихся! Но почему решил показать его Алексу именно теперь, в решающий момент схватки? Чтобы отвлечь его внимание? Но это значит… значит…
Правая рука Алекса дрогнула и на миг отстранилась от груди Каскоса.
В последнем, отчаянном усилии борьбы за жизнь Каскос резко выбросил шпагу вперед. Пышный манжет задрался, обнажив запястье. Острие, скользнув вверх по плечу Алекса, вонзилось в его горло – чуть левее подбородка, как раз там, где напряженно билась жилка.
Кровь брызнула так резко, что обагрила бы кисть руки Каскоса, однако она была надежно скрыта гардой, и всего лишь несколько капель крови попали на бледное запястье, поросшее черными густыми волосами и охваченное золотым чешуйчатым браслетом.
«Так вот кто убьет меня!» – подумал Алекс в странном, почти радостном порыве узнавания. И еще одна мысль промелькнула: «Надо сказать Даше…» А больше он ничего не успел ни подумать, ни сделать.
И уже никому ничего не смог бы сказать.
Январь 1730 года
«Ваше преосвященство, вот уже шестой день молодой русский царь болен, и хотя не знаем чем, однако по лицам придворных, которые ему прислуживают, видно, что болезнь не пустая. Захворал же он всем известно когда – 6-го числа сего месяца, во время большого праздника и церемонии, называемой водосвятием, установленного в воспоминание крещения, принятого нашим Спасителем от святого Иоанна. В это время вовсю шла подготовка к свадьбе государя, назначенной на 19 января, после Крещения. Обычай требует, чтобы царь находился во главе войск, которые в этом случае выстраиваются на льду. Невеста тоже должна была показаться народу в этот день. Она ехала мимо моего дома, окруженная конвоем и такой пышной свитой, какую только можно себе представить. Она сидела совершенно одна в открытых санях, одетая так же, как в день своего обручения, а император, следуя обычаю страны, стоял позади ее саней.
Никогда в жизни не вспомню я дня более холодного. Многие боялись даже ехать на обед во дворец, куда все были приглашены и где собрались, чтобы встретить молодого государя и будущую государыню при их возвращении. Они оставались четыре часа кряду на льду, посреди войск. Тотчас, как они вошли в залу, император стал жаловаться на головную боль. Сначала думали, что это следствие холода, но так как он продолжал жаловаться, то послали за доктором, который посоветовал ему лечь в постель, найдя его очень нехорошим. Это обстоятельство расстроило все собрание. Княжна весь день имела задумчивый вид, который не изменился и в этом случае.
Остается ждать дальнейших вестей о болезни царя. Жизнь научила меня, что от нее можно ожидать самого худшего и неожиданного. Я писал вам некоторое время назад о безвременной кончине нашего молодого друга дона Хорхе Сан-Педро Монтойи. Полагаю, в могилу его свели последствия ранения, полученного еще по пути сюда, а потом раны от злодейского нападения на него, а также здешний ужасный климат. Болезнь его обострилась внезапно, развивалась стремительно, и дон Хорхе умер в одночасье: наш доктор ничего не сумел предпринять, застав его уже мертвым от горлового кровотечения. Выражаясь высокопарно, можно сказать, что его свела в могилу Россия, которую известный вам Хакоб Кейт называет мучительной страной, и в этом он совершенно прав. Мы с Хуаном Каскосом и Кейтом до сих пор скорбим об этом прекрасном и в самом деле удивительно красивом молодом человеке.
Хотя прилагаемые при этом письма написаны в понедельник, в день, когда я обычно пишу к вам, но я не послал их на почту, потому что имел некоторое основание подозревать, что по случаю болезни царя не дозволят отправить ни одного письма за границу. Но теперь болезнь эта известна всем, и я, посылая мои письма, считаю нужным прибавить к их содержанию то, что случилось после.
Вчера обнародовали, хотя и с некоторой таинственностью, что болезнь его величества – оспа, которая-де выступает хорошо и обильно. Ныне шестой день, как начала выступать оспа, и девятый после того, как начались лихорадочные припадки. Оспа не имеет тяжелого характера, и надеемся, что Бог избавит нас от несчастного случая, чего боятся и что предчувствуют все, как вы можете вообразить. Впрочем, нельзя знать с достоверностью настоящее положение болезни царя, потому что его видят очень немногие, да и те рассказывают на разные лады.
Не могу не представить высокому разумению короля нашего государя, что в случае, если последует несчастие смерти этого государя, нам придется испытать не только перемену в правительстве, но и междоусобную войну, которая, по моему мнению, неизбежна, так как есть четыре партии, которые претендуют на корону.
Первая – принцессы Елизаветы, дочери Петра Первого.