А потом, когда я за ней приехал, она сбежала. Я думал, обидел может? Или случилось что худое?

А она просто, блядь, спала с каким-то уебком параллельно со мной, а потом сбежала. Родила.

Ещё и догадалась сына оформить чужим ребенком. Кто-то ей ведь помогал в этом. Вряд ли ее бывшее «руководство» на такие щедрости пошло, рожавшей она им нафиг не сдалась, вся их выгода была только от бездетной Славы.

Бурбон в бутылке кончался, зато во мне его становилось все больше. Хмельные мысли текли тяжелее, думалось уже с трудом. Важно было только одно.

Я бутылку новую подхватил и к ней пошел.

Сидит, ноги вытянула, большие глаза смотрят внимательно.

— Предательница ты, Славка. А предателей я ненавижу.

Сажусь напротив нее, прямо на пол, позу ее зеркаля.

Пью прямо из горла, к черту бокалы, и так сойдет.

— Молчишь? — снова к ней обращаюсь, — чего молчишь, спрашиваю?

— Так ты же сам сказал, — невозмутимо отвечает она, — чтобы я заткнулась.

Поднимаюсь, шатаясь нетрезво, ноги мне не послушны. Но я буду стоять.

— Давид, — зовёт она, глядя на меня с сомнением.

— Нормально все, — чеканю, — я — твердь. Я, блять, непокобелим. Непокобелим!

Я знаю, пить мне совсем нельзя. Хуже пьяного Чабаша нет на свете зверя.

Но сегодня — никак иначе. Я ей в глаза бесстыжие смотрю, подхожу ближе, так, что рукой лица коснуться могу.

Могу ударить.

Все, что угодно, могу. Только не простить. Вспоминаю, как кричал мальчишка, зовя ее мамой. Славка — мама.

Так значит, угадал я со швом, что был на ее животе, что от кесарева он. А она мне и тогда наврала — что детей больше иметь не может. Дрянь! Я ей сочувствовал! Я ее боль — как свою! А она!

Злюсь снова.