Она помолчала. Её задумчивость никто не нарушал, давая возможность прочувствовать внутреннюю тоску до конца. Когда чуть очухалась, к ней обратился Терри-ти, произнося фразы медленно, подстраиваясь под её слабое знание языка:
— Простите, госпожа, я знаю, мне свойственно неуместное любопытство, но… вы позволите спросить, кто вы? От Лэта я знаю, что вас зовут Ириан, и ещё на Болоте слышал многое о той, что спасла ему жизнь. Мы с Линно-ри готовы пойти на всё, чтобы отблагодарить вас за то, что вы вернули нам брата и друга! А теперь и сами вам обязаны. Я… теряюсь в собственных догадках и готов даже поверить в то, что это Сёстры призвали вас на нашу защиту! И мы до сих пор не понимаем, какой судьбы ждать тут, среди людей и прародителей. Мне говорили, что вы не владеете нашим языком, но вижу, что нынче это не препятствие…
Линно-ри аккуратно ткнул его локтем под бок, но Ира остановила его жестом и, уперев взгляд в судорожно сцепленные руки, повела рассказ.
Вакку поднёс Довалю очередную кружку. У товарища по учёбе ещё во времена, когда они были беспечными студиозусами Карража и только начинали познавать открываемые даром возможности, обнаружилась беспримерная устойчивость к хмельным напиткам. Чем он и пользовался, когда надо было расслабить мускулы после применения волшебных сил, оставаясь при этом в ясном уме. Но больше четырёх кружек подряд никогда не пил. А это была шестая.
С силой ударив стаканом о стол, едва сделав последний глоток, капитан сжал столешницу и скинул резким движением походный блокнот. Вакку, предвидевший подобное, увернулся, поднял упавшее, а после, мягко взяв друга за плечи, подвёл к шкурам и усадил на них. Доваль откинулся назад и прикрыл рукавом глаза. Ещё пара минут, и привыкший к такому поведению Голос Рити весь обратился в слух, ожидая, когда же Доваль поведает о том, что его мучает.
— Отдачи не было, — сказал он.
— Что?!
— Что слышал. Ни капли.
— Как такое возможно?!
— Понятия не имею. Но оно есть, не будь я Дланью Милосердной! И ты сам понимаешь, что это значит!
— И что же? — послышался вопрос от входа в шатёр. — Лежите, капитан! Отдыхайте.
Барон Бирет подошёл к столику, заглянул в полупустую кружку, слил остатки на пол и наполнил из стоящего рядом кувшина. Сделав здоровый глоток и отерев отросшую щетину, барон ещё раз переспросил:
— Так что произошло?
— Отдачи не было, господин барон. Во время исцеления.
— Ну… это же хорошо, да? Значит, ничто вам не мешает продолжать свой ежедневный труд. И появление наших врагов в лагере не лишило нас целителя. Или вы вкладываете в это какой-то особенный смысл, наставник веры?
— Господин барон, если позволите, я объясню, — сказал Вакку, глядя, как Доваль неуверенно теребит руками солому. Ум умом, а члены любимый напиток солдат заставлял расслабляться быстро. Тем более такая доза.
— Вы же знаете, что почти всегда применение дара влечёт за собой последствия для тела одарённого. И что у последователя каждой из богинь своя плата.
— Вакку, не надо об общеизвестном. Короче.
— Иногда отдачи нет. Помощь ребёнку или роженице никогда не несёт за собой неприятных ощущений. Почти не бывает её при работе с набожными людьми, чьё служение Сёстрам значит для них больше, чем мирские заботы. А для остальных — всё зависит от личности. Есть бремя человека, его повседневные поступки, его мотивы. Помощь человеку, подобному сборщику податей Ризмы, может убить одарённого. А вот его величеству, который вершит суд, иногда даже собственноручно, таких последствий не вызовет, поскольку на нём государево бремя, угодное Сёстрам. Хотя отдача будет и немалая. Потому что есть необходимое, есть эмоции, есть заведомо ошибочные в глазах Сестёр поступки. Это как весы. И отдача в сторону одарённого — это удар мешком с грехами, которые успел накопить человек. Насколько сильный — зависит от ситуации.
— Хм… рискну уточнить. Дайна-ви, исцелённый капитаном, на ребёнка или брюхатую бабу не похож. Он что, святой? Мы же говорим о рабовладельце, да?