Большинство современных историков склонны принимать бытовую версию как единственно верную или наиболее вероятную. Но большинство современников почему-то охотно поверило в верность официального сообщения о смерти Кирова: «…от руки убийцы, подосланного врагами рабочего класса». И мало кто обратил внимание на то, что этот убийца не назван и вроде бы даже не опознан: «…Стрелявший задержан. Личность его выясняется». Ведь в таком случае откуда известно, что он подослан врагами рабочего класса, а не был одиночкой?

По мнению авторитетного исследователя А.А. Кирилиной: «Сработало традиционное мышление руководящих партийных работников и сотрудников НКВД. Тем более что большинство из них находилось, несомненно, в определенном психологическом шоке.

«Убийство Кирова, – сказал мне в беседе, состоявшейся в 1988 году, один из оперуполномоченных Ленинградского управления НКВД тех лет… – это было что-то ужасное. Все были растеряны. Сначала нам сказали, что он ранен. Ведь террористического акта такого масштаба не было после покушения на Ленина и Урицкого. Ведь был убит член Политбюро, Оргбюро, секретарь ЦК ВКП(б)».

События 1 декабря 1934 года создавали атмосферу подозрительности, беспощадной ненависти и страха».

Тут уместнее вместо шаблонного «страха» употребить «некоторой растерянности». Или пояснить, кто кого ненавидел и боялся.

Судя по всему, ленинградские чекисты знали об интимных отношениях Кирова с Мильдой Драуле, а потому сразу же арестовали ее. Но если предположить, что кто-то из этих чекистов был соучастником, одним из организаторов преступления, то такая поспешность может вызвать подозрение.

В период горбачевской «перестройки» получила широкое распространение версия о конкретных организаторах убийства Кирова: Сталин, Ягода, Медведь, его зам. Запорожец. Вроде бы Сталин таким образом избавлялся от опаснейшего конкурента, которого многие партийцы предпочитали ему, а также получил возможность развязать давно и коварно задуманный массовый террор.

Как мы уже знаем, веские аргументы в пользу террора имелись и раньше. Но какие особые поводы для развязывания террора требуются диктатору?! Для этого вовсе не обязательно убивать своего друга, верного соратника…

Фальcификaтopы утвepждaют, что на предшествовавших трагедии выборах в ЦК против Сталина голосовали многие, тогда как за Кирова были почти все или все поголовно. Но вот что получается согласно документам, с которыми знакомилась А.А. Кирилина. Оказывается, единогласно были избраны только двое: М.И. Калинин и председатель Ленсовета И.Ф. Кодацкий (Калинина почему-то после этого Сталин не приказал уничтожить). Пятеро получили по одному голосу «против», а пятеро – по два голоса. Еще пять делегатов и среди них Сталин получили по три «против». Наконец, четыре голоса «против» получили трое, и среди них С.М. Киров. Остальные делегаты получили «против» еще больше, из них максимум противников оказалось у Я.А. Яковлева.

Выходит, никаким конкурентом Сталину Киров не был, да и никак не мог быть: слишком велика была разница в их положении.

Официальная комиссия в конце 1980-х пришла к выводу, что причина убийства Кирова – личные мотивы. Можно не сомневаться, что, если бы имелись хоть какие-либо зацепки, позволяющие заподозрить Сталина в организации этого преступления, о них тогда сообщили бы во всеуслышание и от имени государства.

Бесспорно, существуют веские доводы в пользу бытовой версии.

Вот что писал один из «последних могикан» НКВД 30-х годов генерал П.А. Судоплатов: «От своей жены, которая в 1933–1935 годах работала в НКВД в секретном политическом отделе, занимавшемся вопросами идеологии и культуры (ее группа, в частности, курировала Большой театр и Ленинградский театр оперы и балета, впоследствии им. С.М. Кирова), я узнал, что Сергей Миронович очень любил женщин и у него было много любовниц как в Большом театре, так и в Ленинградском. (После убийства Кирова отдел НКВД подробно выяснял интимные отношения Сергея Мироновича с артистками.)»

Казалось бы, балерины могли удовлетворить любовный пыл пламенного большевика. Не тут-то было.

«Материалы, показывающие особые отношения Мильды Драуле с Кировым, – продолжает Судоплатов, – о которых я узнал от своей жены и генерала Вайхмана, в то время начальника контрразведки в Ленинграде, содержались в оперативных донесениях осведомителей НКВД из ленинградского балета. Балерины из числа любовниц Кирова, считавшие Драуле своей соперницей и не проявившие достаточной сдержанности в своих высказываниях на этот счет, были посажены в лагеря за «клевету и антисоветскую агитацию…»

По справедливому мнению Судоплатова, были тщательно скрыты интимные отношения Кирова с чужой женой, чтобы не выставлять напоказ неприглядную картину его личной жизни. В противном случае был бы нанесен вред престижу партии и ее руководителей, которые должны были служить примером высокой морали.

Все очевидцы утверждали, что Николаев кричал: «Я ему отомстил! Я ему отомстил!» То есть вел себя как ревнивый оскорбленный муж. Ленинградским чекистам он говорил, что совершил преступление в порядке личной мести.

Когда его привели на допрос к приехавшим советским руководителям во главе со Сталиным, Николаев сначала их не узнал, потом стал кричать: «Что я наделал! Зачем я это сделал!» С ним опять началась истерика.

По мнению А.А. Кирилиной: «При проработке следствием версии «убийцы-одиночки»… мало внимания уделялось исследованию изъятых на квартире Николаева документов: личного дневника, заявлений в адрес различных учреждений, где говорилось о «его личном состоянии», «о несправедливом отношении к живому человеку со стороны государственных лиц»…»

Действительно, в дневнике Николаева немало записей свидетельствуют о его переживаниях в связи с изменой жены, о его возрастающей неприязни к Кирову. Но насколько допустимо доверять подобным сведениям? Ведь если преступление заранее и хорошо продумано, то дневниковые записи должны быть именно такими.