С самого начала русская националистическая идеология существовала в армии, там она нашла страстную поддержку у сталинистов: реабилитация Сталина в военных кругах, спустя десятилетие после разоблачения Хрущевым, началась с реабилитации его как военачальника. При упоминании этого имени высокое собрание офицеров в Москве, как по команде, вскакивает и долго, демонстративно долго аплодирует. Почти так же долго, как при жизни Сталина, утоляя таким образом острую политическую ностальгию по умершему и разоблаченному тирану. Настроения эти так сильны, что даже на страницах официальной печати появляются просталинские стихи. Автор одного из них, бывший летчик, поэт Феликс Чуев предлагает возвести в Москве пантеон — видимо, в дополнение, а возможно, и взамен Мавзолея Ленина, где Сталину удалось пролежать всего несколько лет и откуда он был по решению XXII съезда партии с позором изгнан:
Когда Сталина темной октябрьской ночью, под усиленной охраной вынесли из Мавзолея и положили в “ простую“ партийную могилу рядом с Кремлевской стеной, тогдашний бунтарь, поэт Евгений Евтушенко в опубликованном в “Правде" стихотворении призвал утроить караул у могилы — “чтоб Сталин не встал, и со Сталиным — прошлое". Увы, тревога оказалась вполне обоснованной, зато охрана — явно недостаточной.
Военный культ Сталина — только часть патриотического культа, вскоре вспомнили и о послевоенной деятельности по борьбе с “космополитами" и сионистами, которую он проводил под знаменем великодержавного национализма, а за несколько месяцев до смерти задумал даже всесоюзный погром, арестовав кремлевских врачей, “убийц в белых халатах", которые якобы хотели извести вождя и всех его соратников. Поэтому, когда Сталин умер, его смерть называли “еврейским счастьем", хотя, конечно, то было счастьем для всех без исключения народов СССР, включая грузинский, из которого он родом, и русский, именем которого действовал.
Тем не менее повторный культ Сталина в конце 60-х — начале 70-х годов захватывал все большее число приверженцев — от партийного бюрократа до пенсионера, от милиционера до алкаша. Последний надеялся, что с возвратом сталинских времен он прекратит пить и возвратится к нормальной жизни и трудовой дисциплине то ли под идеологическим гипнозом, то ли под страхом наказаний, которые были отменены либералом Хрущевым (и — заглядывая в будущее — частично восстановлены Андроповым, когда он пришел к власти). Пенсионер вспоминал о боях за Берлин (забывая о массовом отступлении Красной Армии в первые месяцы войны и 20 миллионах убитых за четыре года советских солдат), а молодой шофер такси, родившийся после смерти Сталина и знавший о нем только понаслышке, тем не менее вешал его портрет на ветровое стекло и противопоставлял представительного тирана развалине Брежневу, чье здоровье с каждым годом ухудшалось: “Стыдно смотреть по телевизору — будто мы не великая держава?!" В поездах дальнего следования пассажир мог за рубль приобрести оформленный под житие святого самодельный календарик с картинками из жизни Сталина на каждой странице.
Впрочем, после снятия Хрущева он все чаще стал появляться и “легально" — в книгах, по телевидению, в кино, в том числе в официальном календаре. Иначе и быть не могло: реабилитация Сталина началась снизу, а наверху одними руководителями осторожно сдерживалась, тогда как другими, среди которых был и Андропов, столь же осторожно поддерживалась. Мечта о реабилитации Сталина была мечтой не о его личной реабилитации, но о реабилитации сталинских методов управления, то есть мечтой о сильной власти, о дисциплине — мечтой имперского народа о надежной империи. Сталин казался панацеей от тех имперских недугов, которые население ежедневно наблюдало вокруг себя и в самом себе. Если бы он чудом ожил и подобно Наполеону во Фре-жюсе высадился на берегу Черного или Балтийского моря либо даже Берингова пролива, ему был бы обеспечен триумфальный проход через всю Россию, а уж в Кремль его бы внесли на руках и оставался бы он там не сто дней.
Мы могли бы сравнить Сталина с близкими американскому сердцу героями триллеров[3] типа Мамми или Франкенстайнова монстра, однако останемся верны русской традиции и позаимствуем образ из балета Чайковского. Сталин был в конце 60-х годов Спящей Красавицей, к которой со всех сторон спешили принцы разных идейных кровей — дабы пробудить его к политической жизни. Фаворитами среди претендентов на руку Спящей Красавицы были военные. Андропов с подопечными "младотурками" присоединился к соискателям не только по идейным соображениям: он сделал свою комсомольскую карьеру благодаря сталинским довоенным чисткам, а партийную — благодаря применению сталинских, хотя в послесталинское время, методов подавления Венгрии и Чехословакии. Важную роль сыграли и соображения карьеристиче-ские: национал-шовинизм неосталинского толка казался в ту пору наиболее перспективной политической ставкой. Так он снова, как в Венгрии и Чехословакии, стал в одну упряжку с армией, но на этот раз — будучи уже председателем Комитета государственной безопасности. Именно с этого времени начинается тесное сотрудничество Андропова с главным армейским идеологом, начальником Политического управления армии, иначе говоря, ее политическим комиссаром, генералом Алексеем Епишевым. Насколько их союз станет успешным и продуктивным, можно судить по тому, что спустя почти десятилетие оба, не дожидаясь санкции Политбюро, будут среди главных инициаторов афганского блицкрига — Андропов идейным вдохновителем, а Епишев военным архитектором.
Надо сказать, что и Епишев, под стать Андропову, упорно оставался сталинистом даже в антисталинские времена. В самый разгар хрущевской оттепели армия, как и тайная полиция, была в решительной оппозиции к демократическим реформам и кремлевские вожди ввиду внешних и внутренних опасностей, угрожающих империи, были вынуждены с этим мириться: реформы могли ослабить обе организации, стоящие на защите отечества.
У себя в армии генерал Епишев ввел даже собственную, независимую от общегосударственной цензуру: запрещал то, что разрешалось (пока что) в цивильном мире, зато разрешал то, что там (пока что) было запрещено. Так случилось со столичными журналами " Новый мир" и “Юность", двумя основными глашатаями русского либерализма: на их распространение в армии генерал Епишев наложил строжайшее вето, вплоть до дисциплинарных наказаний тех солдат и офицеров, у кого эти журналы обнаруживались. Противоположная история произошла с фильмом “Тайное и явное", сделанным по сценарию одного из главных пропагандистов Русской партии Дмитрия Жукова. (Он, кстати, первым стал вставлять в свои статьи пространные цитаты из нацистских авторов, предварительно, правда, раскавычив их и не ссылаясь на источник.) Именно по образцу фашистской пропагандистской киноленты, но с привлечением русских и современных примеров и был смонтирован этот ярко антисемитский фильм с эпиграфом-заставкой на тему о том, как — воспользуемся метафорическим, иносказательным языком самого фильма — евреи оплели липкой паутиной здоровое, цветущее древо русской жизни и оно вот-вот погибнет, ежели не вмешаться. В качестве персональных носителей зла представлены и эсерка Фанни Каплан, стрелявшая в Ленина, и Лев Троцкий, и Голда Меир, и даже Франц Кафка в известной нам роли посмертного подстрекателя Пражской весны (этот образ для фильма прямо заимствован из старого арсенала Андропова). Эмоционально кинолента настолько провокационна и возбудительна, что опасения партийных чиновников относительно последующей реакции массовой аудитории казались вполне реальными. Если б ей показали фильм, то естественным и непосредственным выводом было бы немедленно устроить погром.
Однако еще более важным, чем союз с армией, он полагал союз с прессой. Если прежде, по хрестоматийному ленинскому определению, для захвата власти требовалось занять почту, телеграф и мосты, то теперь достаточно было инфильтрации в пропагандистские органы — издательства, журналы, газеты. Естественно, что основателями Русской партии выступили главным образом журналисты и литераторы (вспомним еще раз Ленина: на анкетный вопрос о профессии он отвечал — “литератор"), то есть люди профессионально болтливые — в отличие от Андропова, который был профессионально молчалив и предпочитал оставаться в тени. Но именно такие молчальники и затворники, как Андропов, нуждались в людях, способных идеологически оформить новые политические лозунги в стране, где политическая деятельность запрещена. Русские националистические кадры достались Андропову в наследство от двух его предшественников “комсомольских" шефов тайной полиции Шелепина и Семичастного, и, памятуя их злосчастную судьбу, он, хоть продолжал поддерживать и использовать “руситов", сам предпочитал не рисковать карьерой и держался на расстоянии.
Период активного полуподпольного существования Русской партии — вторая половина 60-х годов. На начало 70-х приходится рубеж в ее деятельности — выход с помощью КГБ из подполья. В 70-е годы ей все больше дозволяется и в подцензурной советской печати, и — шире — в контролируемой органами госбезопасности общественной и политической сферах. Более того, чем сильнее зажим либеральной активности, тем больше свободы для национал-шовинистической. Эта обратная пропорция — следствие тех политических качелей, на одной стороне которых находились редеющие либералы, а на другой — крепнущие национал-шовинисты. Именно это качание определяло колеблемую, неустойчивую, туманную политическую атмосферу первых послехрущевских лет. Августовской ночью 1968 года оно прекратилось: советские танки вошли в Чехословакию, и Андропов, не добившись от Политбюро санкции на немедленную расправу с инакомыслящими по давно уже заготовленному “черному списку", сделал секретную идеологическую и политическую ставку на Русскую партию. Именно летом 1968 года все три группы — неосталинисты в армии, гражданские национал-шовинисты и тайная полиция, — обнаружив друг в друге внутреннее родство, почувствовали необходимость в деловом альянсе.
Этому немало способствовало еще одно международное событие, происшедшее за год до того на большем, чем Чехословакия, расстоянии от Советского Союза: шестидневная война 1967 года, когда СССР занял откровенно антиизраильскую, антисионистскую, а по сути и по дальнейшим результатам — антисемитскую позицию, и пропагандистские услуги Русской партии оказались как нельзя кстати. Впрочем, зависимость здесь скорее обратная: именно антисемитизм — главная причина того, что Советский Союз занял жесткую антиизраильскую позицию и даже разорвал с Израилем дипломатические отношения.
Антисемитизм стал точкой наиболее тесного сближения официальной и русофильской идеологии, вплоть до прямых совпадений, причем коренником в упряжке оставалась именно Русская партия. По ее предварительному, тщательно разработанному плану проводилась пропагандистская антисемитская кампания в государственном масштабе. То, что раньше публиковалось в нелегальных, самиздатовских изданиях, типа “Вече“, теперь безнаказанно обнародуется в центральных московских и ленинградских журналах и издательствах. В конце 60-х годов с ведома и санкции КГБ были подпольно изданы — на ротаторе — шедевр фашистской литературы гитлеровская “Майн Кампф" и хрестоматийный антисемитский фальсификат “Протоколы сионских мудрецов".
В 70-е годы русофилам больше не от кого скрываться, необходимость в камуфляже отпадает, маска секретности сброшена за ненадобностью, условия идеологического существования улучшаются, как говорится, не по дням, а по часам. Уже нет нужды глубокой ночью печатать на ротаторе “Майн Кампф" — можно открыто сослаться на другой фашистский манифест “Миф XX века" Альфреда Розенберга в литературном ежемесячнике “Москва" либо процитировать фашистского теоретика Вернера Зомбарта в еженедельнике “Огонек" с миллионным тиражом. Молодежная газета “Комсомольская правда" публикует статью, в которой педантично подсчитано, сколько евреев, полуевреев и выкрестов входит в американское правительство. Вышедшая в собственном издательстве Русской партии “Молодая гвардия" тиражом 100 тысяч экземпляров книга “Чужие голоса в эфире" рассказывает советскому читателю о том, как евреи захватили радио, телевидение и прессу в США. В другой книге “Легенда Израиля и действительность", которая в обязательном порядке должна стоять на полках армейских библиотек, автор Леон Корн (настоящее имя и фамилия — Лев Корнеев) утверждает, среди прочего, что все сто тысяч иранских евреев — тайные агенты Израиля и одновременно шпионят в пользу США и Китая. В историческом романе Валентина Пикуля “У последней черты", который сразу после публикования в журнале “Наш современник" стал в СССР бестселлером, вся вина за постигшие Россию беды возложена на царского фаворита, “святого черта" Гришку Распутина, за спиной которого якобы стоял мировой сионистский заговор. В книге Ивана Артамонова “Оружие обреченных" содержатся открытия, одно другого сенсационней. Сионисты приветствовали приход к власти Гитлера и пользовались услугами гестапо, СС и абвера. Шеф контрразведки адмирал Вильгельм Кана-рис засылал еврейских шпионов в страны антигитлеровской коалиции. Сионистские агенты были специально отправлены в лагеря смерти Май-данск и Освенцим и становились там соучастниками массовых убийств. Адольф Эйхман знал иврит и идиш и был тесно связан с сионистами. Бабий Яр, где немцы уничтожили около 70 тысяч украинских евреев, навсегда останется олицетворением не только каннибализма гитлеровцев, но и несмываемого позора их сообщников и последователей — сионистов. Политические идолы Менахема Бенина — Гитлер и Муссолини. И так далее — 365 страниц в том же духе. А как образный итог подобных откровений, появляется на художественной выставке и немедленно репродуцируется в газете картина Михаила Савицкого, на которой изображены заговорщицки улыбающиеся друг другу над грудой голых детских трупов немецкий офицер и его напарник в полосатой форме заключенного и со звездой Давида на груди (причем внимание зрителя в композиционном центре картины фокусируется на необрезанном члене одной из жертв). Вывод из символической картины напрашивается сам собой: в лагерях смерти евреи были не жертвами, а убийцами. Подобные примеры можно множить до бесконечности.
Андропов делает по крайней мере две попытки поддержать им же тайно инспирированную антисемитскую оркестровку решительными акциями. Летом 1970 года на Смольном аэродроме в Ленинграде перед посадкой в самолет оперативная группа КГБ арестовала 12 человек (большинство евреев), которых позднее обвинили в угоне самолета. А весной 1977 года в Москве агентами госбезопасности демонстративно, црямо на улице, на глазах у иностранных корреспондентов арестован еврейский отказник Анатолий Щаранский: ему было предъявлено обвинение в традиционном “еврейском" преступлении — измене родине. Напомним читателю, что обе предыдущие попытки провести в России показательные антиеврейские процессы были прерваны: “дело врачей" в 1953 году — смертью Сталина, а “дело Бейлиса" в 1913 году — решением суда присяжных, который снял с обвиняемого кровавый навет в ритуальном убийстве русского мальчика.
Андропову удается значительно больше, чем его предшественникам, но далеко не все. Причем самое главное, что не удается, — провести под шумовые эффекты Русской партии прямые акции Комитета государственной безопасности и, сделав из евреев козлов отпущения, раз и навсегда покончить с “пятой колонной" внутри страны. Несомненно, одними евреями дело бы не ограничилось — просто они всегда принимают на себя удар первыми.
Двух главных “угонщиков" Эдуарда Кузнецова и Марка Дымшица ленинградский суд приговорил к смертной казни, но под давлением мирового общественного мнения, которое добивалось одновременно от генералиссимуса Франко отмены смертного приговора баскским террористам и добились этого на день раньше, высшая мера была заменена 15-летним сроком лишения свободы. Затем потенциальных угонщиков освободили досрочно в 1979 году — в обмен на двух советских шпионов, пойманных в США. Точно так же и во втором случае Андропову не удалось применить к Анатолию Щаранскому высшую меру наказания, предусмотренную советским законодательством за измену родине, — его присудили к 13 годам лишения свободы.
Но дело не в том, что оба жестоких приговора оказались все-таки менее жестокими, чем задуманы Андроповым, а в том, прежде всего, что суды не стали, как он планировал, показательными, не послужили сигналом к действию, остались одиночными акциями Комитета государственной безопасности, не умноженными аналогичными судами по всей стране и не сопровождаемыми ни еврейскими погромами, ни выселением евреев — ничем подобным. И то, что Андропов задумал более грандиозное и зловещее зрелище, — несомненно. Об этом можно судить и по детективным статьям в правительственной газете “Известия" с подробным описанием специального набора инструментов и препаратов вроде чернил, которыми якобы пользовался “шпион" Щаранский, тайных встреч с иностранцами, условного кода, шифра и так далее. Параллельно в Ленинграде арестовали Леонида Любмана, тоже еврея и по тому же обвинению в измене родине, но повод еще более невинный — встреча с одной иностранкой. Любовному роману придали масштаб шпионажа, и Любман был приговорен к 15 годам. Схожие еврейские процессы готовились в Киеве, Одессе, Новосибирске, Минске. Такую же картину подготовки грандиозного антисемитского шоу мы легко можем восстановить и в процессе “самолетчиков".
В обоих случаях для возбуждения страстей в низах предполагалось активно использовать печать, радио, особенно телевидение. Ничего этого Андропову позволено не было. Даже напротив, между двумя процессами четверти миллиона евреев разрешили эмигрировать из СССР. Это было связано и с желанием кремлевских прагматиков хоть как-то смягчить еврейскую проблему в связи с бурным ростом антисемитизма, инспирируемым КГБ, и с начавшимся в это время детантом[4] в отношениях между Западом и Востоком. Еврейская эмиграция — наиболее чувствительное поражение Андропова, который как председатель Комитета государственной безопасности отлично понимал, что невозможно поддерживать один и тот же уровень давления в сообщающихся сосудах, если один из них дал течь. Поэтому все 70-е годы прошли у него под знаком борьбы с эмиграцией и в конце концов, в самом начале 80-х, когда он стал всесильным регентом при больном беспомощном Брежневе, ему удалось залатать опасную течь в тоталитарном государстве, за порядок в котором он нес прямую ответственность. Его борьба с эмиграцией шла параллельно борьбе с диссентом и детантом, и он одержал победу на всех трех фронтах, благодаря чему и пришел к власти. Но пока что с еврейскими судами и с еврейской эмиграцией он потерпел поражение: кремлевские вожди, как и раньше, когда он предложил им “венгерскую модель" для умиротворения Чехословакии или “черный список" подлежащих немедленному аресту неблагонадежных граждан, сдерживали жандармское рвение.
Единственное, что Андропов мог в это время противопоставить еврейской эмиграции, — еще большее усиление антисемитизма в стране. Росло число антисемитских публикаций и изданий, применялись драконовы меры, чтобы воспретятствовать поступлению евреев в престижные институты и на факультеты университетов, все труднее становилось им устроиться на работу. Андропов оправдывал эти меры перед Политбюро старой русской поговоркой: как волка ни корми, он все равно в лес смотрит, то есть норовит вернуться на свою историческую родину либо уехать в США. Это вызывало естественный антисемитизм среди русского населения, ибо оно было лишено эмиграционного выхода, который приобрели, с известными ограничениями евреи: часть из них уезжала не по религиозным либо национальным причинам, а по экономическим, в то время как у русского населения в СССР экономическое положение тяжелее, чем у еврейского. С учетом ухудшавшихся в стране экономической, демографической и даже бытовой ситуаций получалось, будто евреи, как крысы, бегут с тонущего корабля. Один из главных поэтов Русской партии написал об этом в стихотворном обращении к идейным и этническим противникам:
Естественно, что в отличие от русофильского поэта ни идеологи Русской партии, ни их высокий покровитель из Комитета государственной безопасности не могли себе позволить подобных эсхатологических настроений. Несмотря на сопротивление партийных властей, их политические мечты становились все более похожими на реальность. Конечно, были на их пути и потери, иногда крупные — к примеру, был изгнан из Политбюро и отправлен в ссылку послом в Японию активный покровитель “руситов" Дмитрий Полянский, но и без него у них было достаточно сочувствующих в ЦК и в аппарате. Случалось иногда кому-нибудь из их братии оступиться и даже подвергнуться официальной опале за излишне рьяную шовинистическую статью. Но не потому, что она была откровенно антисемитской и антилиберальной — за это снимают, а за то, что заодно — скрыто антикоммунистической.