Этот холокост населения собственной страны, которому нег равных в истории, никак нельзя объяснить коммунистической идеологией — такого не было при Ленине и такого не случилось бы, если бы к власти пришел" любой из его соратников — Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Рыков, Каменев, Пятаков — все равно кто, только не Сталин: так приблизительно и писал в своем “Завещании" Ленин, который почувствовал опасность не только лично Сталина, но и перерождения под его руководством идей революции в имперско-шовинистические. Троцкий, который оказался не на уровне событий из-за своих интеллигентских колебаний, покинул Ленина в роковое для страны время и уступил власть Сталину без боя, постскриптум сочинил немало блестящих определений своим врагам: “контрреволюционеры", “могильщики революции", “эпигоны большевизма", “аппаратные узурпаторы",“незаконные наследники Октября", “термидорианцы", “фракция национал-шовинистических чиновников" и другие, не менее остроумные и точные. Прав был Бернард Шоу, назвавший Троцкого “королем памфлетистов" (как и Ленин, считавший его великим революционером и организатором). Беда заключалась в том, что, в отличие от Ленина, второй человек после него в партии был политическим деятелем отнюдь не выдающимся. Преждевременная смерть Ленина и политическое ничтожество Троцкого расчистили Сталину путь к власти.

Это что касается субъективных причин сталинского термидора, но есть еще и объективные, исторические причины.

За всю историю России не было человека, которого бы любили, как Сталина. Ему устроили самые грандиозные в истории человечества похороны — его хоронили миллионы, в Москве в этот день были сотни раздавленных, среди которых чуть не оказался Горбачев (судьба сберегла его для истории), горе народа было искренним — как сегодняшняя ностальгия по сталинским временам.

Видимо, грузин Сталин лучше отвечал местным, русским условиям, чем кто бы то ни было из его главных политических конкурентов — Ленин или Троцкий: одного он победил посмертно, а другого при жизни. Понадобились миллионы человеческих жизней, чтобы трансформировать интернациональные идеи марксизма в великодержавные идеи национал-социализма сталинского образца.

Бунт большевиков против русской истории был ею же абсорбирован и усмирен в эпоху великого террора: грандиозное явление Сталина было вызвано к жизни всей исторической традицией страны как ответ России на западнические идеи, каковыми, несомненно, (независимо от нашего к ним отношения) являются марксистские идеи.

В лице Сталина, если воспользоваться выражением Алексиса Ток-виля, революция завершила эволюцию старого режима, приспособив его к современности и уничтожив изначальную революционную идею. Русская империя в результате была не только восстановлена после революционного распада, но и расширена за счет остатков распавшихся империй (Австро-Венгрия, Третий Рейх, Япония). “Один лицом к лицу с Россией Сталин видит ее таинственной, более сильной и более прочной, чем все теории и режимы “, — писал о Сталине генерал Де Голь.

Неудивительно, что любимым сталинским героем был не Ленин и не Маркс, официальные советские святые, но другой русский тиран и монстр Иван Грозный — у его палачей не хватало времени, чтобы точить топоры, и они рубили головы тупыми. Именно по заказу Сталина Сергей Эйзенштейн сделал фильм об этом царе-изувере, но Сталину показалось, что в нем недостаточно дифирамбов — фильм был запрещен, а кинорежиссер впал в немилость.

То, как отложился в исторической памяти последующих поколений Иван Грозный, — своеобразный ключ к пониманию реабилитации Сталина русским народом — носителем идеи империи. Полтора столетия назад Николай Карамзин писал, что “добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: стенания умолкли, жертвы истлели и старые предания затмились новейшими; но имя Иоанново блистало на судебнике и напоминало приобретения трех царств монгольских; доказательства дел ужасных лежали в книгохранилищах, а народ в течении веков видел Казань, Астрахань, Сибирь как живые монументы царя-завоевателя; чтил в нем знаменитого виновника нашей государственной силы, нашего гражданского образования; отвергнул или забыл название мучителя, данное ему современниками, и по темным слухам о жестокости Иоанновой доныне именует его только Грозным… — более в похвалу, нежели в укоризну.

Схожая метаморфоза происходит со Сталиным — из исторического факта он превращается в исторический миф. Вспоминают не жертвы гигантских чисток 30-х годов, но индустриальные победы того времени; не горькие поражения первых месяцев войны, но победные фанфары ее конца; с умилением вспоминают железную дисциплину и образцовый порядок, которые диктатор насадил в стране и которых ей так сейчас не хватает. С национальной спесью вспоминают величие сталинской империи — по сравнению с ее нынешним упадком.

И чем больше признаков упадка обнаруживает последняя на земле империя — от брожения на ее окраинах до военно-технического отставания от Запада, от демографической деградации русских (особенно в связи с эпидемическим размахом алкоголизма) до ставшего уже перманентным экономического кризиса, — тем чаще имперский народ обращает свой ностальгический взор ко времени могущества и расцвета, тем выше ставки, которые делаются в стране на сталинизм.

Сталинизм рассматривается правителями и управляемыми в России в качестве, пусть горького, но необходимого, эффективного и быстродействующего лекарства — от хозяйственного развала, от лени плебса и коррупции бюрократов, от растущей детской смертности, от поляков, от китайцев, от евреев, от Америки, от самих себя…

Вот почему рецидив сталинизма, если таковой случится, никак нельзя считать актом волюнтаризма и произвола новой плеяды кремлевских вождей. Совсем напротив, этот процесс совершается во многом под давлением снизу, где подпольная слава Сталина — после того, как он официально был подвергнут Хрущевым остракизму — росла, как грибы после дождя. У щоферов такси вошло в моду вывешивать его портреты на ветровые стекла; в поездах дальнего следования продавали самодельные календарики, оформленные под житие святого с картинкой из жизни Сталина на каждой странице; националистически настроенные писатели делали его героем своих произведений, отставные маршалы умиленно описывали его в своих мемуарах, а один поэт опубликовал даже стихотворение с призывом возвести в центре Москвы Пантеон славы и перенести туда останки опального вождя.