Трудно сказать, насколько Картер и Бжезинский поступали искренне, представляя крохотную группку вокруг академика Сахарова серьезным вызовом советской системе. Если они были искренними, то по невежеству. Андропов такого невежества позволить себе не мог по долгу службы. Он трезво оценивал мизерные возможности для деятельности диссидентов в СССР даже в период детанта, когда действия его ведомства ограничены. 9 сентября 1977 год в докладе, посвященном основателю советской политической полиции Феликсу Дзержинскому, Андропов так охарактеризовал диссидентов: “…несколько оторвавшихся от нашего общества лиц становятся на путь антисоветской деятельности, нарушают законы, снабжают Запад клеветнической информацией, сеют ложные слухи, пытаются организовать различные антиобщественные вылазки. У этих отщепенцев нет и не может быть никакой опоры внутри страны… Существование так называемых “диссидентов" стало возможным лишь благодаря тому, что противники социализма подключили к этому делу западную прессу, дипломатические, а также разведывательные и иные специальные службы. Уже ни для кого не секрет, что “диссидентство" стало своеобразной профессией, которая щедро оплачивается валютными и иными подачками, что по существу мало отличается от того, как расплачиваются империалистические спецслужбы со своей агентурой". И далее: “…тем, кто заблуждается, у нас стараются помочь, их стараются переубедить, рассеять их заблуждения. По-иному приходится поступать в тех случаях, когда некоторые из так называемых “инакомыслящих" начинают своими действиями нарушать советские законы. Такие люди в ничтожном количестве у нас еще есть, как есть, к сожалению, воры, взяточники, спекулянты и другие уголовные преступники. И те и другие наносят вред нашему обществу и потому должны нести наказание в полном соответствии с требованиями советских законов".
Тем временем с советскими диссидентами произошла воистину трагическая метаморфоза: из живых людей они превратились в футбольный мяч, по которому ожесточенно лупили обе стороны. Пока он не истрепался до такой степени, что пришлось заменить новым — сначала Афганистаном, потом Польшей.
Две-три дюжины советских диссидентов, арестованных вскоре после инаугурации[7] тридцать девятого американского президента, были чем-то вроде наглядного урока русской истории, который специально для невежественного в ней Картера и в ответ на его либеральную жестикуляцию давал персонально Юрий Владимирович Андропов. Демонстрационная доска, а на ней живые люди: Микола Руденко, Юрий Орлов, Анатолий Щаранский… Это напоминало старинную историю со знаменитым итальянским художником, который был приглашен на работу к одному восточному владыке. Однажды между ними зашел спор: владыка усомнился в анатомической правильности изображения художником отрубленной головы. Чтобы доказать свою правоту, тиран приказал привести раба и отрубил ему голову на глазах потрясенного художника: “Ну, теперь видишь? Кто прав?"
Скорее всего, Картер вовсе и не рассчитывал на такую стремительную и хищную реакцию КГБ в ответ на его либеральную демагогию о правах человека. Реакция же последовала мгновенно, словно Андропов только и ждал от американского президента нескольких жестов в сторону Советского Союза, дабы получить повод и оправдание для резкого зажима внутри страны. Десятиминутная аудиенция Владимиру Буковскому и телеграмма Сахарову — конечно, не более чем театр, где президент был актером, а режиссером — Збигнев Бжезинский. Удивительно, что последний так грубо ошибся в стране, изучению которой посвятил всю жизнь. Помимо всего прочего, он недооценил советского коллегу, а статус Андропова в советской иерархии к 1977 году был уже аналогичен статусу Киссинджера при Никсоне либо Бжезинского при Картере, но значительно более перспективен, чем у них. По-видимому, именно непонимание западными наблюдателями самого факта сосредоточения в руках Андропова под конец службы в КГБ невероятной власти привело к тому, что всего за год до смерти Брежнева имя его почти не упоминалось среди наиболее вероятных преемников престарелого кремлевского вождя. Даже когда он стал Генеральным секретарем Коммунистической партии и принимал иностранных гостей после похорон Брежнева, вице-президент США Джордж Буш, пытаясь смягчить формальную атмосферу встречи, пошутил: “Мне кажется, мы уже знакомы друг с другом, так как занимали одни и те же посты". Андропов на это никак не отреагировал, сочтя сравнение, пусть даже шутливое, должности шефа КГБ с должностью шефа ЦРУ, которую одно время занимал Буш, неуместным умалением своей прежней роли.
Конечно, Андропов не мог восстановить царство террора в сталинском масштабе, но несомненно, что он пользовался испытанными, традиционными методами русской тайной полиции. Легко поэтому предположить не только существование провокаторов среди диссидентов, но и то, что их число больше, чем пока выяснилось, а возможно, и больше, чем когда-либо выяснится. Если случится невероятное и в России снова произойдет революция, “революционеры" первым делом уничтожат здание на площади Дзержинского с его архивами и досье на стукачей. Ведь разоблачение домашних агентов КГБ — это исключительно работа самого КГБ, если Центр решает перевести “своего человека" из провокаторов в свидетели обвинения и газетные разоблачители, как это случилось, к примеру, с православным священником-диссидентом отцом Дудко, который не только покаялся в содеянном, но и оклеветал бывших друзей и последователей. Либо с Саней Липавским, евреем-отказником, диссидентом и соседом Анатолия Щаранского, с разоблачением которого он выступил на суде и в советской печати. Но одноразовая роль разоблачителя менее выгодна, чем постоянная — соглядатая и провокатора. Потому и легко предположить, что количество невыявленных агентов Андропова среди диссидентов, скорее всего, значительно больше, чем выявленных.
История с двойным агентом ЦРУ и КГБ, диссидентом-провокатором Саней Липавским любопытна еще тем, что дает амбивалентную картину там, где принято видеть сугубо риторическую иллюстрацию к вечной теме “Иисус — Иуда". В советской действительности это лубочное изображение превращается в ловкий перевертыш: Иуду можно предположить в роли Исуса, а того — наоборот. В самом деле: окажись в тюрьме не Анатолий Щаранский, а свидетель обвинения против него Саня Липавский — ему бы и ходить тогда в героях-мучениках. Ведь если Исусами рождаются — пусть так! — то Иудами становятся. И не за тридцать Серебрянников, как в примитивном древнем римско-иудейском мире. Методы Андропова несравненно более изощренные и жестокие. Отец Сани Липавского судим за финансовые махинации и приговорен к смертной казни, и КГБ предоставил сыну возможность спасти его, предав друга, которого все равно бы судили за шпионаж, даже если б Саня Липавский не дал против него показаний и не написал письма в “Известия". Этот иезуитский, извращенный выбор волнует наше воображение по сию пору — мы сами не знаем, какой бы сделали шаг, окажись в подобной ситуации. Поэтому предоставляем читателю самостоятельно выпутываться из дилеммы, помня только, что самоубийство в андроповском тесте выходом не является: оно означает смерть для отца и тюрьму для друга.
Это не апология иуды, но сострадание подневольному, насильственному предательству. Оба — и Анатолий Щаранский, и Саня Липавский — были изначально евреями-отказниками. Первоначальная ситуация толкнула одного на тесное сотрудничество с КГБ, а другого — на острую конфронтацию с ним. Обоих бесконечно жаль, потому что над ними витает в военно-гражданском обличье зловещий рок организации, которую возглавляет в это время герой нашей книги. Оба — жертвы, подопытные персонажи экспериментальной трагедии, сочиняемой в здании на площади Дзержинского.
Отдадим должное воображению хозяина этого здания. В борьбе с диссентом он изощрил ум настолько, что реального диссента ему показалось недостаточно и он создавал параллельно фиктивные формы. Так, например, в учреждении на площади Дзержинского стал издаваться мнимо диссидентский, откровенно антисемитский и национал-большевистский журнал “Многая лета". Мало того: к реальному диссенту Андропов старался примешать уголовщину. При обысках диссидентам и евреям-отказникам подкидывали, а потом “находили" наркотики, валюту, оружие. Андропову важно было представить идейных противников советской власти в качестве уголовных преступников — наркоманов, валютчиков, изменников родине, террористов и рецидивистов. Это уже приближалось к сталинским методам создания преступлений прямо в тайной полиции.
В начале 1977 года в вагоне московского метро произошел взрыв, который стоил жизни нескольким пассажирам. Почти немедленно вслед за этим иностранным корреспондентам в Москве были представлены две версии: агента КГБ и одновременно английского журналиста, но советского гражданина Виктора Луи, прямо назвавшего виновниками взрыва диссидентов, и академика Сахарова, обвинившего КГБ. Скажем сразу: не исключена и такая возможность, что причиной взрыва была неосторожность лаборанта из подмосковного научно-исследовательского института в Черноголовке, провозившего в метро — в нарушение техники безопасности — взрывоопасный материал. Такова одна из многих версий инцидента. Однако в Советском Союзе, при резкой политической поляризации между критиками режима и его главным охранителем Андроповым, случайности места не было: она объявлялась вне закона. Причем диссиденты и власти словно бы соревновались, чтобы навязать реальности — у каждых свою — идеологическую окраску. У Андропова, который устами Виктора Луи объявил о причастности к взрыву диссидентов, не было на то прямых доказательств. Но не было их и у академика Сахарова, который не мог доказать, что взрыв в метро произведен людьми Андропова. Отличие здесь заключалось в том, что Андропов мог исхитриться и подвести сторонников Сахарова под дело о взрыве, в то время как Сахаров такой властью не обладал. Но снова, как в случаях с “самолетчиками" или Анатолием Щаранским, кремлевские вожди сдержали полицейское рвение Андропова, и ему пришлось отказаться от уже разработанного, как всегда, до малейших подробностей плана представить диссидентов террористами и судить их по соответствующей статье. В конце концов были найдены три армянина, не диссиденты и, уж конечно, не агенты КГБ, и расстреляны как виновники взрыва. Суд над ними шел при закрытых дверях, и это позволяет предположить, что армяне не имели к делу никакого отношения, а просто послужили козлами отпущения. Благо что кого-то отыскать было необходимо, дабы не позволить заподозрить в некомпетентности всесильное КГБ и его шефа.
Андропов должен был любить своих врагов-диссидентов хотя бы из чувства признательности. Благодаря им он укрепил авторитет настолько, что легко одолел всех соперников по Политбюро, когда пришло время для решительного сражения за верховную власть в Кремле. Любые, самые ничтожные ростки диссента подтверждали необходимость функционирования возглавляемого им ведомства, причем каждый новый росток увеличивал значение КГБ. Рост авторитета Андропова был прямо пропорционален росту диссента в стране. Поэту КГБ заинтересован, с одной стороны, в подавлении оппозиции, а с другой — в преувеличении ее и вреда от нее. Вот причина, почему Андропов, расправившись с настоящим диссентом, стал выдавать за него даже те рутинные формы ведомственных кляуз, общественной самодеятельности или литературного экспериментаторства (скажем, скандал вокруг политически невинного альманаха “Метрополь"), которые еще недавно, в хрущевское и раннее брежневское времена, вполне укладывались в санкционированные властями формы публичной активности. Андропов начал бросать за решетку или в психушку даже тех, кто посылал в “Правду" критический разбор экономики, либо образовывал группу борцов за мир, либо издавал феминистский журнал. Если бы не существовало ни этих жалобщиков, ни литературных честолюбцев, ни общественных застрельщиков, ему пришлось бы создавать диссидентов вовсе из лояльных и даже верноподданных граждан СССР, так как настоящий диссент к концу 70-х годов вырвали с корнем. Парадоксальный и печальный итог деятельности московских диссидентов в том, что они стимулировали политические репрессии в стране, вместо того, чтобы снизить их количество. Если Мефистофель характеризовал себя как силу, которая хочет зла, — а творит добро, то здесь перед нами обратный пример добра, которое, не делая того и даже не ведая о том, творит зло еще большее, чем то, которое оно пыталось искоренить.
С каждым новым арестом Андропов расширяет поле деятельности КГБ, снимая защитный иммунитет, который давали диссиденту элитарная профессия, либо высокая должность, либо всесоюзная и всемирная известность. Казалось, что он не решится арестовать Анатолия Щаранского, потому что его защищают мощные еврейские организации всего мира. Или — отца Глеба Якунина, потому что он священник. Или — физика Юрия Орлова, потому что он член-корреспондент Академии наук Армении. И так далее. Андропов арестовал всех, доказав тем самым уязвимость и беззащитность перед КГБ каждого без исключения, независимо от его прежнего статуса и нынешней известности. Последним, с кого Андропов снял защитный слой прежних заслуг перед родиной и теперешней мировой славы, — лауреат Нобелевской премии мира академик Андрей Сахаров, хотя предпринятая против него мера — административная высылка в волжский город Горький — была сравнительно мягкой. Но за это Сахаров должен благодарить не Андропова, а Брежнева, более чувствительного к колебаниям мирового общественного мнения по отношению к России. Андропов, как всегда, настаивал на принятии суровых, хотя бы показательно-суровых мер.
Не он первым придумал объявлять инакомыслящего сумасшедшим — это метод борьбы с крамолой применяли в России еще до революции. Но именно Андропов придал ему государственный размах и научную методичность. При нем резко увеличилось число специальных психиатрических больниц, которые имели тюремный статус и широко использовались в борьбе с “недовольными". В 1964 году, когда за правозащитную деятельность был брошен в психушку генерал Петр Григоренко, таких больниц было две. К концу пребывания Андропова на посту шефа КГБ их стало за тридцать. Сюда же следует добавить психиатрические больницы, которые также используются для борьбы — уже не с диссидентами, а с нормальными жалобщиками либо критически настроенными гражданами. По самым скромным подсчетам, около тысячи психически совершенно здоровых людей посажены в сумасшедшие дома за свои убеждения. Среди них русский Лех Валенса — донецкий шахтер Владимир Клебанов, основавший первый в СССР свободный профсоюз. Все, кто пытался протестовать против использования психиатрии в качестве репрессивной меры, арестованы: математики Вячеслав Бахтин и Александр Лавут, специалист по компьютерам Ирина Гривнина, радиолог Леонард Терновский, рабочий Феликс Серебров, медбрат Александр Подрабинек и даже врач-психиатр Анатолий Корягин, который за попытку спасти диссидента от психушки получил 7 лет тюрьмы и 5 лет ссылки.
По сведениям из московских источников, в одной из психушек-тюрем — Черняховской психиатрической больнице, где несколько лет назад содержался генерал Григоренко, — В 1981 году произошел бунт заключенных, которые захватили в качестве заложников медперсонал, протестуя против принудительного лечения большими дозами аминазина, галоперидола и других средств, способных лишить разума и воли. Бунт продолжался четыре дня и был жестоко подавлен.
Прямо скалькировав сталинский метод, Андропов стал арестовывать родственников заключенных. В Киеве посадили Раису Руденко, муж которой, Микола, уже отбывал семилетний срок за правозащитную деятельность, а в Москве в тюрьме оказалась вся семья биолога Сергея Ковалева: он сам, его сын Иван и невестка Татьяна Осипова.
Другой сталинский прием, который Андропов перенес в современность — повторные и даже трех- и четырехкратные аресты. Среди "повторников" грузин Звиад Гамсахурдиа, украинцы Тихий и Лукьяненко, литовцы Пяткус, Никлус, Галускас, армянин Айрикян. Русский писатель Анатолий Марченко, который уже провел в тюрьмах и ссылках в общей сложности 15 лет, посажен пятый раз, причем на тот же самый 15-летний срок, который он уже отсидел — 10 лет тюрьмы и 5 лет ссылки. Все эти люди сидят не за новое “преступление", а за верность прежним убеждениям. Во многих случаях, учитывая возраст и состояние здоровья заключенного, повторные сроки означают для него пожизненное заключение либо даже смертную казнь. Естественно, за 15 лет андроповского руководства КГБ резко ухудшились условия содержания политических заключенных в тюрьмах и лагерях. Есть свидетельства изощренного садизма в обращении с заключенными. Украинский писатель и кинорежиссер Гелий Снегирев погиб 28 декабря 1978 года под пытками с применением современных медицинских средств.
И наконец, Андропов спустя четверть века после смерти Сталина восстановил практику политических убийств, замаскированных под бандитское нападение, автомобильную катастрофу либо самоубийство. Маскировка, однако, настолько прозрачна, что ни у кого не остается сомнений, чья это работа на самом деле. Но никаких прямых следов КГБ не оставляет: не пойман — не вор.
Как всегда, Андропов решил испробовать и отрепетировать “новые" приемы в одной из союзных республик, а когда они удались, перенес их сначала на московскую площадку, а потом и на мировую, где во время покушения на жизнь Папы Римского у него произошла осечка. В качестве опытной территории не этот раз была избрана Украина, где жестокость методов КГБ оказалась помноженной, во-первых, на жестокость народных нравов (большую, чем среди рурского населения), а во-вторых, на личную брутальность Виталия Федорчука, который в 1970 году стал шефом украинского КГБ.
Профессиональный чекист, начавший карьеру в “органах" перед самой войной, в разгар Большого Террора, Федорчук взялся за дело с места в карьер: 28 ноября 1970 года в местечке Васильково, под Киевом, была зверски убита находившаяся на учете КГБ художница Алла Горская. Загадочное убийство послужило началом целой серии подобных расправ с неугодными властям людьми. Среди бела дня в селе под Одессой зарезан художник Ростислав Палецкий. На фермах моста нашли повешенным, со следами пыток на теле еще одного художника-нонконформиста Владимира Кондрашина. В собственном доме заживо сгорел вместе с женой “несогласный" с властями священник — отец Горгу-ла: растаскивая пожарище, односельчане обнаружили на трупах обгоревшие веревки. Другой священник с Западной Украины О.Е.Котик утоплен в колодце. Из-за угла убили брата политзаключенного поэта Михаила Осадчего. На глазах у своих почитателей был насильно посажен в машину КГБ и увезен в неведомом направлении известный украинский композитор Владимир Ивасюк, а через месяц его труп со следами жестоких пыток найден повешенным в лесу, который окружал правительственные дачи и охранялся специальными отрядами госбезопасности.
Украинская репетиция “мокрых дел" вышла не менее удачной, чем закавказская “борьба с коррупцией". Оба метода были перенесены в Москву, где в 1982 году оказались и андроповские протеже. Гейдар Алиев стал членом Политбюро и первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, а Виталий Федорчук сначала заменил Андропова на посту шефа КГБ, а спустя еще полгода сменил личного андроповского врага Щелокова на посту министра внутренних дел.
В Москве политические убийства камуфлировались более сложно, чем на Украине, но в то же время камуфляж был так же намеренно прозрачным. После того как заместитель Генерального секретаря ООН Аркадий Шевченко стал невозвращенцем, его жену насильно вывезли из Нью-Йорка в Москву, и вскоре оттуда пришло сообщение о ее самоубийстве, причем одновременно были даны две взаимоисключающие версии — отравления и удушения. Наверняка для того, чтобы легче догадаться о настоящей причине смерти, давшей наглядный урок устрашения граждан, которые работают за границей.