Прасковья немного смешалась, но женская находчивость помогла ей естественно выйти из щекотливого положения:

— Алексей мой первый помощник и защитник, — сказала она блюстительницам нравственности, — он всегда спит на полу подле моей постели, чтобы враги не причинили вреда.

— Так как же это можно, девонька, ведь он мужеской породы, поди, зазорно с ним под одной крышей пребывать, — подумав, нашла довод Матрена, — как бы люди чего зазорного не сказали!

— Что людская молва, мамонька, на чужой роток не набросишь платок. Мне перед людьми стыдится нечего, я свою девичью честь как зеницу ока берегу! Меня Господь видит и Пресвятая Дева. Мне перед ними ответ держать, а они про меня всю правду ведают!

Такого я, надо сказать, от Прасковьи не ожидал. Она так смело призвала в свидетели высших судий, что я понял, эта девушка далеко пойдет. Особенно мне понравилось о зенице ока. Мамушку и двух других теток, смотрящих, скорбно поджав губы, на мою «мужескую породу», такие доводы убедили, и они, пожелав девственнице покойной ночи, удалились. Мы с Прасковьей, наконец, остались одни. Теперь, когда она так мужественно отстояла мое право ночевать вместе с ней, затевать сцену ревности было бы не совсем уместно. Пришлось отложить выяснение отношений на более подходящее время.

— Ты рада, что вернулась домой? — задал я самый, что ни есть, очевидный в своей банальности вопрос.

— Рада, не знаю, как и рада! — воскликнула Прасковья. — Я до последнего момента не верила, что у нас получится. Если б крестная не созналась, и не знаю, что бы было.

— А как тебе понравилось быть привидением? — вспомнив, как девушка изображала аэроплан, спросил я.

Прасковья засмеялась и замахала рукой.

— Чур, меня, чур, нельзя такое к ночи вспоминать! А крестная-то, как меня увидела, так замертво и упала!

Говорила она это весело, и чувствовалось, что к несчастной Вере у нее нет и капли сочувствия. Честно говоря, осудить за это Прасковью я и не подумал. Тем более, что для нас с ней пока еще ничего не кончилось. Возможно, самое неприятное было еще впереди. Но в тот момент у меня просто не повернулся язык омрачать ей счастье победы.

— Ты устала, будем ложиться? — спросил я, стараясь не делать акцента на последнем слове.

— Ужас как устала, мне казалось, что этот день никогда не кончится. Только что ложиться, ты ведь, наверное, уже совсем стосковался по мне?

Более точное определение трудно было придумать.

— Только давай задуем свечи, чтобы они, — она посмотрела вверх, — ничего не узнали!

— Давай, — засмеявшись, согласился я, умиляясь таким детским обманом высших судий.

Мы разом задули все свечи. Я услышал, как зашелестела ткань, и спустя мгновение ко мне прижалось что-то восхитительно теплое и нежное. Я притянул к себе податливое тело и сразу же нашел мягкие горячие губы…