— Тут давеча душегубка говорила о дьяке Ерастове. — Он опять замолчал, старательно от меня отворачиваясь.

— Говорила, ну и что? Велико дело, какой-то дьяк.

— В том-то и дело, что не какой-то. Упаси тебя Боже оказаться у него на пути. И сам сойди, и детям накажи.

Я понял, какие чувства обуревают моего знакомого. Он достаточно знал местные реалии, чтобы иметь возможность лучше меня ориентироваться в обстановке.

— Раньше бы ты мне такое сказал, может, я и не стал заступать ему путь, а теперь уже поздно. У нас с ним давно свои счеты. Только я не знал ни имени этого человека, ни звания. Теперь хоть буду представлять, кто на меня охотится.

— Плохо, очень все это плохо. Прости, Алексей Григорьевич, но тут я тебе не помощник. Был бы один, тогда еще подумал, а всем семейством рисковать не могу. Ему стоит слово сказать, как меня на одну ладонь положат, другой прихлопнут, и только мокрое место останется! Отступись ты от него, ради Бога, беги, куда глаза глядят, да возьми с собой Прасковью. Раз за девушку Ерастов свои деньги отдал, теперь только что на краю света ее не найдет. Да и то вряд ли. Не такой это человек, с которым можно шутки шутить!

Подьячий был так встревожен, что оказался причастен к темным делам дьяка, что, кажется, и сам готов был бежать, куда глаза глядят. Нужно было его хоть как-то успокоить, и я кивнул ему и его сыну на дверь.

Мы втроем вышли во двор.

— Вам тогда лучше отсюда уйти, — сказал я, — по именам вас никто не знает, да и местные вас разглядеть не успели, им было не до того. Так что идите тем же путем, что мы сюда попали. А меня простите, что втянул вас в такое дело. Видит Бог, я и сам не знал, с кем связался.

Иван Владимирович кивнул, непонятно чему, то ли моим извинениям, то ли правильности решения не втягивать их в это дело.

— Пожалуй, мы и правда пойдем, — смущаясь, сказал он. — Прости, но не мне тягаться с дьяком Ерастовым. Не по Сеньке шапка!

Однако совершенно неожиданно в разговор вмешался его старший сын:

— Ты прости меня, батюшка, я свой долг знаю и из твоей воли не выйду, но позволь мне остаться с окольничим.

Иван Владимирович оторопело на него уставился.

— Это что ты такое, Сидор, говоришь? Это как так остаться?

— Мне, батюшка, и жизнь не в жизнь будет, если с Прасковьюшкой что-нибудь случится!

Мы с подьячим одновременно вытаращили на парня глаза, правда, каждый по своему поводу.

— Это как же прикажешь тебя понимать? — растерянно спросил отец.

— А как хочешь, батюшка, так и понимай, но без Прасковьи мне не жить!

— А она сама что об этом думает? — осторожно спросил я, беспокоясь, собственно, не о Сидоре, а о своей юной любовнице.