Терапевт: Преобразуйте это в утверждение.

Сара: Наверное, потому что мне стало жаль тебя, глупый маленький засранец.

Терапевт: Скажите ему, зачем вы пошли с ним на ужин.

Сара: Просто чтобы выйти в свет, сходить на свидание.

Терапевт: Да.

Сара: Сходить куда-нибудь, поужинать с кем-то, а не общаться только с этими детьми из Ньюмен-центра.

Терапевт: То есть вам было одиноко?

Сара: Да.

Терапевт: И это была ваша причина.

Снова нормализация. Это естественно - чувствовать себя одиноко, естественно нуждаться в обществе сверстников, и естественно хотеть, чтобы тобой восхищался мужчина. Центральный элемент терапевтического процесса - помочь Саре полностью осознать свою мотивацию, чтобы она смогла принять ее нормальность.

Сара: Да.

Терапевт: Что еще побуждало вас?

Сара: Больше ничего, кроме этого.

Терапевт: Что ж, это важно.

Сара: Да, это было довольно важно. Даже несмотря на то, что встречи с людьми одного со мной возраста обычно оказывались не слишком удачными. Каждый из тех, с кем я встречалась тогда, был либо поглощен своими собственными проблемами, либо, как у этого парня, у него было только одно на уме. О, с ними было совершенно неинтересно. От них была одна головная боль, понимаете?

Терапевт: Вы много выпили тем вечером, Сара?

Во время предшествующей работы с этим терапевтом Сара говорила о своих проблемах с алкоголем. В период ранней зрелости она какое-то время злоупотребляла алкоголем, потом полностью бросила пить, и на момент настоящей работы не употребляла алкоголь уже несколько лет. Есть вероятность, что злоупотребление алкоголем было еще одним аспектом изнасилования и, может быть, еще одним фактором самопристыжения Сары. Если это так, этому аспекту необходимо уделить внимание, чтобы он не испортил результат работы, которую она проделала.

Сара: Нет. Нет, я не пила. У меня был инцидент годами ранее: парень, который давал мне уроки вождения, решил отпраздновать - за ночь перед моим экзаменом - мои успехи (с вином) и затащил меня на заднее сиденье автомобиля, а я кричу: «Не пытайся воспользоваться...» Я знала, что к этому идет, так как он уже доставал член на заднем сиденье. И я не знаю, что я ему сказала, но следующее, что я помню, это то, что он (смеется) произносит Молитву о раскаянии и прячет свой член, и... и... он возбудил меня. Он тер мою грудь, и он завел меня, и... и потом я, должно быть, дала это понять, или он сам догадался, что я возбуждена, и вот он говорит: «Я могу удовлетворить тебя другими способами». И я ору: «Убирайся из этой машины!» (смеется снова) Вот только это была его машина, так что он не мог оттуда убраться. И тогда он отвез меня домой к моей подруге. И вот я добралась к дому подруги; с ней я чувствовала себя в безопасности. И я, конечно, зашла в дом, и от меня, наверно, несло этим вином, и, ммм, я, наверно, выглядела дико, потому что он задрал мне юбку, и я могу представить, на кого я была похожа после той возни на заднем сиденье. О, Боже... (смеется)

Терапевт: Сара, вы смеетесь над этим, а ведь это похоже на еще одно изнасилование.

Смех Сары является ее защитой от боли, связанной с этим свежим воспоминанием о домогательстве и от стыда из-за того, что произошло. Высмеивая этот случай, она может отрицать его серьезность и то, как она использует его в качестве еще одного доказательства для своего сценарного убеждения «со мной что-то не так». Комментарий терапевта обращает ее внимание на несоответствие между ее аффектом и историей, которую она рассказывает. Эта интервенция является конфронтацией. Однако, как любая эффективная конфронтация, она содержит одновременно признание и подтверждение: она подчеркивает значимость того, о чем говорит Сара, и демонстрирует, что терапевт стремится понять функцию как поведения Сары, так и ее нынешнего способа справиться с ним.