Эпилог

Алекс

– Вам разрешен выезд за границу, – сообщил мой адвокат.

– Да неужели, – фыркнула я.

– Отличный знак. Значит, вы остаетесь свидетелем. Ключевые показания приняты и зафиксированы. Очевидно, суд не имеет к вам претензий.

– Прекрасно, – продолжала я сыпать сарказмом.

Через год бесконечной тяжбы я ужасно устала постоянно что-то рассказывать в суде. Открытый процесс сводил с ума. Пресса, прокурор, судья, зрители, присяжные. Все до смерти мне надоели. Я устала носить маску равнодушия и спокойствия. Хотелось орать на них на всех. Просто так. Потому что не было сил видеть их рожи, слышать голоса.

Чуть получше я себя чувствовала, когда рядом был Костя. Но он тоже не мог переехать в Штаты, жить со мной постоянно. У него в Москве был бизнес с претензией на расширение в Казани. Костя мог бы все свалить на Марата, но я запретила ему и думать об этом. Когда он говорил о работе, его глаза светились, он становился еще привлекательнее и сексуальнее. Особенно, когда ругался с заказчиками. Нет, я бы ни за что не лишила его и себя этой работы.

Поэтому Костику приходилось мотаться ко мне в Штаты, где я торчала, как в тюрьме. Он уставал, конечно. Регулярно мучился джетлагом. А я страдала, отпуская его в Россию.

При всем моем космополитичном сознании я ненавидела теперь границы и расставания. Никогда так не реагировала на разлуку. Даже маленькая я переживала не так остро разъезды родителей.

С Костей все мои заводские установки раздолбала любовь.

Я никогда никого не провожала в аэропорт.

Я никогда не плакала у гейта.

Я никогда не следила за самолетом по радару.

Градов как будто лишил меня эмоциональной невинности. Он научил меня страдать, переживать, скучать. Мне было плохо без него, но я ни за что бы не променяла эти ощущения на свое ледяное сердце. Мне нравилось гореть с Костей. Пусть в разлуке было тяжело, но зато, когда он прилетал, и мы неизменно встречались на Винис-бич, я чувствовала себя самой счастливой на свете.

Конечно, не такой счастливой, как сейчас.

Пусть мне хотелось придушить судью, прокурора и всех присяжных, но они только что вернули мне крылья.