– То не беда, што во ржи лебеда, – утерев рот после трапезы, молвил довольно большак, – а то беда, когда ни ржи, не лебеды!

Пили чай – скусный, страсть! Большуха, она травница знатная – травинку к травинке так подберёт, што в чашке глиняной мёдом отдаёт и летом. Дети надулись кипятку быстро, и собравшись у старухи, усевшейся с прялкой под печкой, пристали было со скасками.

– И-и, милые, – отсмеивалась старуха, не прекращая сучить нить, – память совсем дырявая стала!

– Ну ба…

На скаску бабку не уговорили, но разговорившая детвора упомянула Афоню из соседнего села, который по осени в губернском городе бывал, да не на ярманке, а на выставке сельского хозяйства, так-то! К куму недавно заехал, да баек про ту поездку целый короб вывалил. Врак, понятное дело, преизрядно, но занимательно, етого не отнять.

– Ён грит, – захлёбывался словами восьмилетний Ивашка, размахивая для убедительности руками и кругля глаза, – што как зашёл туда, шапку снял при виде бар вокруг, глаза выпучил, да и не моргнул ни разочка! Такие там чуда чудные и дива дивные, што и словами не передать, во!

– Капуста – во! – развёл руками в стороны Стёпка, показывая чуть не человечью голову.

– Брешешь! – немедленно усомнились остальные.

– Собаки брешут! А я как есть, так и передаю! Наврал там Афоня, иль нет, про то не ведаю, а я вот слыхал да видал, так и пересказываю, врак не добавляючи!

– Да где эт видано? – усомнилась хлопотавшая у печи невестка, прислушивающаяся к разговору, – Штоб капуста, и такая вот здоровущая урождалась? С яблоко ежели, и то хорошо.

– И-и, милая! – засмеялась старуха дребезжаще, – С моё поживёшь, и не то увидишь! Оно и с голову может быть, и побольше! Коль слова нужные знаешь, так чево ж?!

Народ вокруг завздыхал, завозился. Вызнать тайное слово мечтал кажный, но поди ты – вызнай! Тут либо через родову передаётся, да под клятвы клятвенные, либо колдовским путём. Поди вон на Купалу, папоротника цветущего в лесу добудь, лёгко ли?!

Дверь с размаху стукнула о бревенчатую стену, и в избу ворвался разъярённый исправник, за спиной которого матёрым медведем вздыбился урядник. Нагнув чутка голову в форменной шапке, штоб не цеплять низкую, закопчённую дымом притолоку крестьянской избы, он грозно поводил очами и свирепо сопел.

– Бунтова-ать? – и в зубы большаку, только мотнулась седая голова, – Как ты смел!? Как смел?

Топорща свирепо усы и брызжа слюной, исправник наградил хозяина дома, вставшего перед ним навытяжку, ещё несколькими зуботычинами. Не мигаючи и кажется, даже и не дыша, старик стоял, боясь утереть кровушку с разбитой морды, падающую на скоблённый пол.

– Вы! – женатым сыновьям досталось шашкой в ножнах – по головам, по хребтам!

Малые дети, сгрудившиеся у печи, с диким ужасом глядели на это, не моргаючи. Глашенька, сама того не замечая, подвывала тихохонько на одной ноте, глядя на избиение родных.

Запыхавшись и окончательно запугав крестьян, исправник немножко успокоился.

– Ишь! – погрозив им кулаком, он прошёлся по избе, глядя брезгливо вокруг, – Думали, не узнаю? Я всё… всё знаю. В оба гляжу!

Усевшись по-хозяйски на лавку, исправник оглядел крестьян, немало напуганных присутствием столь высокого для них начальства.