— Можно остановить зло. Прервать цепь насилия. Спасти не только одно-единственное семейство, но и бесчисленные семьи в будущем. Сделать так, чтобы вместо того, чтобы повторять патологии, люди выстраивали добрые связи с хорошими детьми. Чтобы они не становились возбуждающими ужас отцами, начальниками или водителями. Чтобы они строили хорошее общество. А в хорошем и добром обществе зла меньше. Это так же, как и с городами. В паршивом квартале все разрисовывают стены и ссут по подъездам. Но если неожиданно там будет возведен красивый дом, то несколько дворов в каждую сторону делаются чище. Семьи тоже подчиняются подобному принципу.

Шацкий соскочил со стола для вскрытий. Он скривился, когда мокрые носки громко хлюпнули.

— Вы слишком умны, чтобы верить в то, что говорите. Подобного рода эксперимент просто обязан выйти из-под контроля. Сегодня вы бьете морды плохим мужьям, завтра же праведность вас опьянит настолько, что вы начнете исправлять берущих взятки политиков, нарушающих правила дорожного движения водителей и прогуливающих уроки учащихся. А потом придет некто, кто скажет, что мягкие средства не приносят никакого результата, что следует бить сильнее и грубее. Потом некто, которому уже станет хватать анонимных доносов, со строгой миной начнет утверждать, что нельзя сделать омлет, не разбив нескольких яицю И так далее… Вы что, и вправду этого не видите?

Фальк подошел к Виктории Сендровской, которая даже после смерти и вскрытия оставалась красивой. Настоящая Спящая Красавица.

— Только лишь и исключительно двести седьмая. Ничего более. Никогда. Только одна разновидность преступлений, только один этот параграф. Узкая специализация.

— Но вы же желали заняться преступными группировками, — не смог отказать себе в издевке Шацкий.

— Я лгал. Как это и ни неприятно, но я заявляю, что мои коллеги по высшему учебному заведению — это дебилы, которых возбуждает мысль про ОП. Долгие, кропотливые и, как правило, бесплодные следствия, цель которых заключается в наказании одного российского мафиози за то, что он оказал миру услугу, пришив в лесу другого гангстера. Жалко времени.

Шацкий снова скривился.

— Вечно мне мешало то, что прокуратура вступает в игру только тогда, когда молоко уже разлилось. Ну, вы же понимаете, о чем я говорю? Определенным образом гонка за преступниками — это наиболее горькая из профессий. Кого-то обидели, избили, изнасиловали или даже убили. Как правило, ему до лампочки, схватят виновного или нет. Зло уже было проявлено и нанесено. Мы не можем повернуть этот процесс во времени. Но имеется один вид преступлений, когда мы можем действовать превентивно. Наказать виноватого, изолировать его от уже имеющихся и потенциальных жертв, освободить кого-то от опасности. Мы можем остановить насилие, пока не случится что-то неотвратимое. Мы можем прервать наследие зла. — Фальк замолчал, как бы подыскивая подходящие слова. — Двести седьмая, это единственный фрагмент законодательства, когда мы по-настоящему можем изменить мир к лучшему, а не только лишь стереть тряпкой кровь с пола и притворяться, будто бы ничего не произошло. Заниматься этим — это логичный выбор. И меня и вправду удивляет, когда кто-то желает заниматься другими вещами.

Шацкий печально усмехнулся про себя, он не мог оторвать взгляда от трупа Виктории Сендровской. С революционерами так вечно и бывает. Граница между обезумевшими святыми и обычными сумасшедшими крайне тонка.

— Я говорил с Франкенштейном, — заговорил прокурор. — Он мне сказал, что это выглядит так, словно бы она договорилась с кем-то, что тот ее задушит. Что на ее теле нет никаких следов борьбы. Она не царапалась, не кусалась, не сражалась за собственную жизнь. Как будто бы желала умереть.

Фальк эти слова не прокомментировал.

— Вы знаете, когда-то я вел одно дело, в котором важную роль играла специфическая психотерапия.

— Дело Теляка.[155] Я писал по нему курсовую.

— Создатель этой терапии верил, будто бы семейные связи сильнее, чем смерть. Что, даже если люди гибнут, то их связи переходят на близких, что из поколения в поколение переносятся эмоции, переносятся обиды и вина. Если верить этой теории, Виктория сделала то, что она сделала, чтобы присоединиться к брату и матери. Поскольку не могла простить себя за то, что те погибли.

— Психология — это псевдонаука, — сказал Фальк. — Человек живет, потому что свершает выборы. И за эти выборы он обязан нести ответственность.

Шацкий усмехнулся. Решительным жестом он задвинул полку с трупом в холодильник и закрыл его.

— Я рад, что вы это сказали. Поскольку, независимо от того, что сделала Виктория, и что сделали все вы, лично я сделал определенный выбор, и я обязан за это заплатить. Так что сделаем так: я отправлюсь в тюрягу, а вы здесь сражайтесь, с чем хотите. Понятное дело, что эта забава закончится паршиво, но в общем итоге, если по пути пара домашних мучителей получит по роже, плакать не стану. Это я говорю честно.

Для него стоило огромного труда произнести эту ложь с каменным лицом. Но он знал, что обязан не выходить из роли, если желает реализовать план, который начал формироваться у него в голове уже тогда, когда он обнимал собственную дочку перед домом, тем самым, со стынущим трупом Виктории внутри.

Эдмунд Фальк сжал кулаки.