Тянутся со всех сторон языки длинные, лобызают всего, липкую слизь обжигающую оставляя, удавками и путами шею и руки стягивают. Скачет хороводом нечистая сила, вот-вот тело несчастного на части порвет, бейся — не бейся.

— Не бойся… Не бойся…

Ночным соловушкой кошмар прогоняя, голос успокоил, страх развеял. Рассыпались языки, высушенные светом лунным.

Щеки легкое дыхание милого друга касается, со лба теплая ладонь пот смахивает. За руку тянет за собой невидимый проводник по лунной лестнице.

И не заметил Северин, как к самому светилу поднялся, демонов внизу оставив. Зло сверкали три глаза, но молчало чудовище.

— Проснись, — снова ласковый шепот слуха коснулся. — Уж землица оттаяла, пора и тебе возвращаться.

Отвернулся парень от жуткого зрелища, и показалось ему, будто на мгновение увидел своего спасителя: глаза — что листва лесная, серые тучки прячущая, внимательные, строгие; ресницы тоненькие, да частые и длинные, будто жучиные усики. Промелькнуло видение и пропало в ослепительном свете, так что зажмурился Северин. Веки разомкнул через силу — уж совсем другие очи перед ним: правый — голубой, левый — зеленый, зрачки-щелочки. Нос розовый к его лицу потянулся, обнюхивая. Большой белый кот лежит поверх одеяла лоскутного на груди больного.

Из окна свет неистовый льется — с непривычки жгучим кажется, будто лук режешь. Щебечут свиристели, собирая последние ягодки рябинок. Слышна звонкая капель из-за дверей сеней.

Северин отодвинул кота, кулаком глаза протирая. Тот спрыгнул на пол да не забыл посмотреть сердито на того, кого лечил.

— Эх, мил-человек, пошто доброхожего обижаешь? Хоть спасибо скажи.

Северин замер, медленно голову на голос повернул.

У растопленной печи сидит сухонький старик, борода — соль с перцем. Глаза из-под кустистых бровей блестят, в самую душу смотрят. Руки узловатые, будто ветви, колено правое растирают, шурша шерстяными штанами. Кот рядом уселся, ближе к горячей кладке, смотрит на парня с недовольством, словно тот его лежанку занял, да хвостом дергает.

«Кто ты?» — вопрос простой, а вымолвить никак — глотка пересохла, язык связало. Попытался приподняться Северин, да голова чугунком показалась тяжеленым. Невольно стон с уст сорвался.

— Не вставай, не вставай, — снова заговорил дед, поглаживая кота. — Радмила скоро вернется, боль облегчит.

«Радмила?..»

Глаза рукой прикрыв от света, разглядывал парень утварь нехитрую жилища. Хата маленькая, скромная, зато убранство внутреннее до чего занятное: венки и связки высушенных травок на стенах висят; горшочки, банки, склянки на полках все в своем порядке стоят, как надо; над кроватью полог полупрозрачный раскинут, над полатями — занавеска белая; на полу плетеный коврик лежит — чтобы не холодно было босыми ногами ступать. И кругом чистота, женская рука чувствуется.

В сенях шум послышался, что-то тяжелое на пол опустили, и тут же дверь отворилась.

Одной рукой шаль пуховую придерживая на груди, Радмила занесла в хату ведро, полное воды, да поскорее заперлась, чтоб прохладу обманчивую зимы уходящей не впускать. Взглядом с Северином встретилась. Шаль с головы слетела, рассыпались по плечам растрепанные волосы русые.

«Это была ты?..»

И снова подвел язык Северина — вместо речи внятной кашлем зашелся.