– У каждого ребенка есть брат или сестра. У ка-а-аждого.

Они завопили от радости.

– У ка-а-аждого, как сказала бы твоя любименькая мамита.

Ада начала тихо напевать. Оба уставились на нее с изумлением.

– Прекрати, ведьма, а не то мы тебя сожжем.

Пение стало громче.

– Я сказала, прекрати, а не то мы пожалуемся отцу и он тебя поколотит, поняла?

Пока Диего говорил, пение Ады становилось все громче, и переросло в резкий, оглушительный крик, пронзивший близнецов до костей. С перекошенными от ужаса лицами они попытались проскочить мимо вопящей девочки из комнаты. Но она стояла перед дверью и преграждала им путь, пока оба громко не разрыдались и не уползли в самый дальний угол.

Когда Сала открыла дверь, было тихо. Дети сидели на полу. Ада повернулась к матери спиной. Они дружно играли. Только Хуанита и Диего видели угрожающий молчаливый взгляд Ады.

Родители Мерседес были самыми крупными скотоводами в Аргентине. Чтобы объехать их владения не хватило бы и недели. Они были безмерно богаты. Но совершенно этим не кичились. Отец общался грубовато, но сердечно, мать жила замкнуто. По некоторым намекам Сала поняла: она давно начала свой путь во тьму, и последовать за ней не мог никто.

Появляясь на крупных семейных мероприятиях, она всегда выглядела ухоженной, дружелюбно кивала, но почти не говорила – только «добрый вечер» или «очень рада вас видеть». Как оказалось, у нее последняя стадия деменции.

Утром, когда они собирались уехать из города, чтобы провести неделю на ферме родителей Мерседес, пришло письмо от Отто. Сала провела весь день в спешке, делать все приходилось быстро. Она смотрела за детьми, собирала их вещи и игрушки в большие чемоданы «Луи Виттон», примеряла платья Мерседес, которые та отдала ей для праздничных вечеров на ферме. В такой суматохе Сале не удалось найти спокойной минуты, чтобы прочитать открытку от Отто, которую передал ей слуга Августо, из деликатности запечатав в конверт. Целый день Сала носила открытку у сердца. И наконец, когда оркестр заиграл печальное танго и гости начали танцевать, она отыскала укромный уголок.

Сала вскрыла конверт и пробежала взглядом по немногочисленным строчкам. Внутри все похолодело. Голову пронзила резкая боль, словно кто-то схватил ее за затылок и встряхнул. Она попыталась освободиться, вырваться. Не может быть. Это не Отто. Он бы такого не написал. Письмо оказалось безжалостным и холодным. Она перечитывала его снова и снова. И чем чаще читала, тем меньше понимала значения слов, словно с каждым разом они разрушались, словно буквы менялись местами по собственной воле, противясь написанному. Эти слова не могли принадлежать человеку, которого она любила сильнее всех. Слова хотели обмануть ее, одурачить, будто Отто – мужчина, за которого она выйдет замуж, с которым хочет построить здесь совместную жизнь – совсем другой, чем она всегда считала. Они заявляли ей черным по белому, что этот человек, этот Отто, больше не представляет с ней совместной жизни даже после выхода на свободу, что ему не нужен ее ребенок и что он стал другим.

Сала побежала в туалет умыть заплаканное лицо. Из коридора на нее выпрыгнул Герман. Он рассмеялся звонко, как мальчишка, победивший при игре в прятки. Он был пьян, отчего вел себя еще наглее обычного. Очевидно, к отказам он не привык. Он считал себя не просто богатым, талантливым и привлекательным, а прямо-таки неотразимым. Его манеры балансировали между юношеской игривостью и мужским нахальством. Теряя равновесие, Герман становился инфантильным или брутальным. Сала с трудом от него ускользнула. Она возмущенно выбежала по лестнице в парк, споткнулась на террасе, сломала каблук, сняла туфли и выбежала в освещенную факелами ночь. Она бежала и бежала, пока огромное владение за ее спиной не превратилось в море огней. Наконец она изнуренно опустилась на землю.

Она не знала, сколько так пролежала, пока вдруг не услышала в траве шуршание босых ног. Шелест платья заставил ее вскочить. Рядом с ней опустилась Мерседес. Сала изумленно выпрямилась. Ее глаза сияли под светом полной луны, на лице блеснуло мимолетное пламя. Мерседес принесла бутылку. Она повернула и с мягким хлопком вытащила пробку. Шампанское полилось в бокалы. Мерседес молча протянула один Сале. Сала чокнулась с ней и одним глотком выпила содержимое.

Воздух еще хранил тепло. Земля была мягкой и немного влажной. Они медленно начали говорить. Рассказывать о своих жизнях. О разочарованиях и новых надеждах. Они смеялись над предсказуемостью мужчин, поражались, ругались и плакали над тем, что мужчинам все равно удавалось их ранить.

Они говорили о матерях и своем страхе повторить их судьбу. Удивлялись сходству своих отцов, уникальных мужчин, совсем не похожих на остальных. Задавались вопросом, почему их матери обходились с их отцами с такой бездумной жестокостью, почему отдалились от них, несмотря на юношескую любовь, и не стали ли причиной этого охлаждения они, их дочери. Обе согласились, что не испытывают ненависти к родителям – лишь растущее отчуждение, от которого задыхались в детстве. Они говорили о близнецах, и Сала рассказала про рождение Ады и потерю второго ребенка.

Мерседес протянула ей горящую сигарету, пустая бутылка покатилась с холма. Сала чувствовала глубокую грусть, медленно сгустившуюся над ней, как тяжелые облака. И пока эти облака окутывали их, накрывая, словно колокол, рука Мерседес скользнула к ее ладони, обхватила пальцы. Их головы соприкоснулись, Сала почувствовала что-то теплое, мягкое и влажное на своих закрытых глазах, скулах, губах, что-то проникло к ней в рот и коснулось языка, а рука тем временем поползла вверх по ее колену, пока Сала не открылась. Пошел мелкий дождь. У нее потемнело перед глазами.

Когда Сала проснулась, она лежала на траве одна. Вдали слышались крики чибисов. В утренней тишине ржали лошади. На востоке поднимающееся солнце дарило облакам красное сияние. Ветер принес кваканье лягушек.