«Лучше бы на меня никто не смотрел», – мысленно произнесла я.
Полдня я чувствовала себя неуютно, даже на уроках оставалось ощущение, будто Морозов поблизости. Было в его взгляде что-то неправильное, и в душе из-за этого царила слякотная погода. И еще меня мучил вопрос: «Разговаривает он обо мне с Викой или нет?»
Глава 9. Когда темно…
Портреты всегда получались плоховато. Мне никак не удавалось достичь необходимого объема, и выходило не то чтобы совсем плоско, но далеко не идеально… Я знала, что нужно учиться работать с тенями, но никогда не задумывалась о репетиторе. Наверное, потому что к рисованию относилась как к чему-то личному. Можно сказать, это был мой необычный дневник, и представлял он собой не толстую потрепанную тетрадь в клетку или линейку, а кучу блокнотов, папок и листков.
А вот пейзажами я почти всегда оставалась довольна. Именно поэтому долгожданное возвращение в мир акварели и карандашей я решила начать с пейзажа. Если постоянно пробовать, то рука вспомнит. Или мозг… Последнее время я часто себе это повторяла. Я пока не понимала, что именно переклинило в моем организме.
Устроившись в библиотеке около окна, посмотрев на заснеженные яблони, я улыбнулась. Первый снег. Он все утро валил крупными хлопьями, будто хотел продемонстрировать, как сильно скучал по земле.
– Эти яблони я рисовала, когда папа и Павел были живы… – тихо произнесла я, вспоминая тот день.
Хорошо, что в нашей школе по субботам не учатся, однако ближе к четырем мне предстояло поехать на соревнования. Я не участвовала в спортивных стартах, но обещала поболеть за нашу команду. Всегда же приятно, когда кто-то со скамейки бодро кричит: «Вперед! Давай! Мы – сила!» И я собиралась кричать от души, чтобы поддержать девчонок. Тем более, что Варя вызвалась лезть по канату. Она маленькая и хрупкая, но, как оказалось, сильная. По канату к потолку она буквально взлетала, и никому не удавалось ее победить.
Усаживаясь рисовать, я надеялась на то, что после нескольких минут упертость и настойчивость все же разрушат невидимый барьер под названием «Не могу». Главное, не останавливаться. Но уже через пару минут, рука стала каменной, в горле застрял дурацкий ком и захотелось отшвырнуть карандаш.
Проблема была не в том, что я не могла провести линию или обозначить забор…. Я теряла желание рисовать, его будто вытягивали из меня неведомые силы. Я не доводила эту самую линию, не дорисовывала забор и начинала испытывать отчаяние. Но я терпела и не останавливалась. Делала второй подход, третий, доделывала начатое и… И в результате получала лоскутное одеяло. Тот момент, когда потеряны пропорции, когда не любишь то, что получилось, когда злишься и признаешь свою никчемность. И главное – это таинство не приносило того самого душевного удовольствия. Да и не было это таинством.
– Ерунда, – с отчаянием выдохнула я и отвернулась от альбома.
Сначала я отправилась в свою комнату и пересмотрела старые рисунки. Просто так. Они возвращали меня в прошлое, в те дни, когда я была счастлива. А потом я устремилась в комнату Павла.
Егор уехал сразу после завтрака, и я не опасалась встретить его на лестнице или в гостиной. Каждое утро я отправляла ему сообщение, которое содержало только цифру моего веса. Мне было проще написать, чем сказать… Вес прибывал медленно, но верно, и, наверное, Егор посчитал вопрос решенным.
«Раз дверь открыта, значит, не запрещено», – оправдала я свою смелость.
Меня отчаянно тянуло к одежде Павла, но в тоже время дотронуться до нее было невероятно тяжело. Я была уверена, что Эмма не стирала ее, и футболки, пиджаки, свитера до сих пор хранят тепло… То есть…
Приблизившись к встроенному шкафу, я медленно подняла руку и отодвинула дверцу в сторону. На вешалках и полках все было по-прежнему, как и при жизни Павла.
Я хорошо помнила эту плотную серую рубашку, она гармонично смотрелась в сочетании с самой обыкновенной белой футболкой. Осторожно коснувшись рукава, я будто услышала голос Павла:
Белый джемпер с тонкой голубой отделкой на воротнике и манжетах… К нему отлично подходили белые кроссовки.