– А ну унялись! – гаркнул Мечеслав, видя, что Бачута при полном одобрении соседей собирается вновь макнуть провинившегося собрата в ряску лицом. А Вольгость насмешливо добавил:

– Смотрели одни такие! Это ж Ясмунд Ольгович, тетери! Вещего сын! Куда вам за ним углядеть, сопливые? Работайте давайте.

Повернулся к Мечеславу и, увидев вытянувшееся лицо приятеля, спросил удивлённо:

– А ты чего, Дружина, не знал?

– Да как-то не привелось вот! – ошарашенно покрутил головою Мечеслав Дружина. – Вы ж всё «дядька» да «дядька». По имени никто и не называл, ровно лешего.

Сын Ольга Вещего, Ольга Освободителя?! Если бы Мечеслав услышал, что последнюю седмицу ел у одного костра с сыном Громовержца или Трёхликого – навряд ли изумился бы сильнее. Ну разве что самую малость.

– Я тебе потом расскажу, – пообещал Вольгость, быстрым движением выхватывая из воды и с отвращением расплющивая между пальцев здоровенную чёрную пиявку. – Когда сушиться будем. Ну, чего встали? За работу! Быстрее закончим, быстрее согреемся!

Вечером они сидели у костра на берегу рва, сушили одежду, прижигали угольками дорвавшихся всё же до жилистых мальчишечьих ног пиявок. А Вольгость Верещага рассказывал – не одному Мечеславу, а собравшимся вокруг отрокам – о том, как оставшийся без земли и роду сын мурманского[27] князя, изгой, которого ещё никто не звал ни Освободителем, ни Вещим, а кликали просто и не без усмешки – Мурманцем, повстречался на белых скалах Руяна с храмовой челядинкой, имя которой никто не знал, а звали по племени – Латыгоркой. «Латыгора[28] – это вроде голяди да мещеры вашей», – пояснял Вольгость вятичу. Юная девчонка-полонянка, которой варяги-находники поклонились Богам священного острова, была наделена даром предвидения. Латыгорка сумела разглядеть в полубродяге с едва пробившимися усами будущего великого воина и вождя. Мурманец ушёл дальше, к силе и славе, и, по всему, забыл о ней. А у храмовой невольницы, прислуживавшей у священного озера Пряхи Судеб, через девять месяцев родился сын. Сын, которому она отказывалась дать имя – говорила, что только отец сможет его дать. Парнишку стали звать Сколотником – Приблудышем. И он привык к этому прозвищу, как к имени – но никому не спускал оскорблений матери. Бросался с кулаками не только на сыновей других невольниц – на вольных, за что не раз бывал порот. Схватывался и с несколькими противниками, и с теми, кто был старше и сильней. Мать не просила Сколотника быть осторожнее – наоборот, когда он, избитый или выпоротый, приходил к ней и падал у порога хижины, Латыгорка, промывая синяки и ссадины или следы от розог, рассказывала сыну, кто был его отцом, подливая масла в и без того жаркое пламя мальчишечьей гордости. Воину из храмового войска священного города Арконы бесстрашный рабёныш понравился, и он стал учить злого мальчишку бою – с оружием и без, так, как учили его самого. Говорили, что воин Арконы открыл мальчишке слишком многое и поплатился за это – не вернулся из очередного похода. Так ли это – одни Боги священного острова знали, но вскорости даже взрослые невольники не рисковали связываться с бешеным Сколотником, а сыновья храмовых невольниц признали его своим вожаком. Умерла провидица Латыгорка, ненадолго пережив наставника своего сына. А Сколотник уже один, как когда-то вместе с ней, ловил доносившиеся с востока слухи о подвигах отца – слухи, становившиеся песнями. О мече, что добыл он из могилы мертвеца-великана со Святой Горы. О том, как победил он свирепого воина-колдуна, убивавшего людей не оружием, а силой страшного своего голоса. О том, как великий вождь, замиривший восходные племена, доверил ему своего сына – и вместе с сыном своего князя отец Сколотника переправился через непроходимый Оковский бор и захватил там город, которому предрёк имя Матери городов Русских…

И настал день, через пятнадцать лет после встречи Мурманца с Латыгоркой, когда к белым скалам Руяна причалил корабль того, кого ждала и не дождалась провидица, того, гордиться кем учила она своего сына – уже не «Мурманца», а «Вещего». И юный Сколотник, вскочив на храмового коня, нимало не заботясь о том, что с ним сделают за это, помчался на берег.

«С чего ты взял, что я твой отец, сын рабыни?» – спросил Сколотника прозванный Вещим князь. На шнуре, свисавшем с худой шеи, мальчишка берёг единственное наследство матери – кольцо, которое подарил когда-то ей Мурманец. Но после равнодушного вопроса, после безразличного взгляда холодных жёлтых глаз, невозможно стало вытащить это кольцо. «Дай мне оружие, князь! – крикнул Сколотник. – Дай оружие, и я докажу это!»

Тот, кого уже звали Вещим, усмехнулся. «Смотрите, – сказал он дружине, – какой грозный воин пришёл с нами сразиться. Того гляди, дойдёт до нашего города, сожжёт его, Богов бросит в реку, а князя возьмёт в полон». Дружина хохотала так, что птицы тучей поднялись над белыми скалами и дубовыми рощами. Выкликали то одного, то другого, и каждый раз вождь, прихлёбывая из рога, качал головою: «Неет, этот слишком завистлив. Увидит, как красиво одет наш грозный враг, засмотрится на его украшения – погибнет зря». «Да вы что, он же сам на свой плащ наступает! Выпущу его против грозного поединщика – зря потеряем бойца». Сколотник не замечал, что смеются не над ним, и что громче всех хохочут те, кого вождь отказывался выпустить на поединок. Белый от ярости стоял мальчишка среди кипящего моря мужского смеха. «Видно, только мне и по силам одолеть такого поединщика!» – сказал Вещий, и жёлтые глаза его перестали вдруг улыбаться. «Дайте ему оружие». И встал, и с голодным шипением выполз из ножен меч древнего великана. И глядя в глаза Вещего, Сколотник понял, что сейчас он умрёт. И приняв из рук людей, чьих лиц он тогда не видел, щит и меч, бросился на отца – на врага, отнимавшего у него то, чем жила все эти годы его мать, чем жил он сам – честь и надежду. И так была сильна, говорят, его ярость, что ему удалось сбить с ног славного князя Ольга Освободителя, Ольга Вещего, Ольга Мурманца. Но ударить не успел – Ольг снова оказался на ногах. А через мгновение белые скалы завертелись кувырком, и песчаный берег, выскочив из-под ног, ударил в спину, выбивая воздух из груди. Когда мальчишка очнулся, Ольг Вещий нависал над ним, ворот его рубахи был разорван, и заветное, доставшееся от матери кольцо поворачивалось на шнуре в руке Вещего князя.

– Зря ты не показал мне его сразу… – сказал он и поднялся с груди сына. И протянул руку – но Сколотник, хоть и чувствовал себя побывавшим под копытами табуна священных коней, встал сам.

После вечернего пира Сколотник не мог уснуть. Он чувствовал себя преданным. Нет, не так – он чувствовал, что предали мечту и надежду его матери – матери, о которой князь не сказал ни слова.

Ночью он встал, взял копьё и пошёл по спящему лагерю к шатру Ольга. Смерти он не боялся. Он уже приготовился к ней. Но тот, кто оскорбил так его мать – должен был умереть.

Ольг спал полуголый, в одних широких штанах – по обычаю не своих северных сородичей, а своих новых побратимов и воинов. Сколотник отвел полу шатра, занёс копьё…

И увидел.

На могучей груди князя, среди золотых и серебряных завитков, в свете звёзд блеснул молот Громовержца. Знак Бога князей и воинов. Бога Правды и Чести. Бога, которому ненавистно было бесчестное, ночное убийство безоружного. Бога, которому служили его отец и его наставник. И Сколотник воткнул копьё в землю, рядом с подстилкой, на которой спал отец, – чтоб, проснувшись, тот понял, кто приходил к нему ночью и зачем. А сам повернулся прочь, чтобы уйти навсегда.

Он успел сделать не больше пяти шагов. Сильные руки сжали его плечи, притиснули к каменной груди. Сильный голос хрипло дохнул в ухо «Сын!». И закричал, как громом ударил: «Сын!! Мой сын!!!»

И радостным рёвом взорвался в ответ казавшийся только что беспробудно спавшим лагерь. И никто не слышал яростного крика Сколотника, он сам себя не слышал, вырываясь из каменной хватки отцовских рук, бессмысленно колотя по твёрдой, как скала, груди Вещего кулаками. А тот снова прижал его к себе и шепнул на ухо: «Отведёшь меня на её могилу?» И Сколотник уронил руки, уткнулся в плечо человеку, которого ждала его мать, которого ждал он – и заплакал.

А на следующий день Ольг Вещий нарёк имя своему сыну, как и хотела того вещунья-Латыгорка. «Нет больше Сколотника! – кричал он. – Нет рабьего сына! Порвал я его, на ногу наступил, за другую дёрнул! Половину бросил в поле серым волкам, другую – в море, чёрным воронам!» И дружина встречала рёвом каждый выкрик вождя. А сына своего нарёк Ольг Вещий в память той земли, где повстречал он его мать-невольницу, земли, приютившей её могилку, восточного отрога Руян-острова – Ясмундом.