— Только взгляните на это! Здесь, наверно, фунтов пятьдесят, если не больше!
— Быстрей, пока кто-нибудь не пришел!
— Лучше не надо…
— Заткнись.
Мне безумно хочется чихнуть. Зажатый нос помогает кое-как справиться с позывом. Но тихий звук я все же издаю.
— А это еще что такое?
Воцаряется тишина. Я продолжаю зажимать нос, мое сердце колотится.
— Пошли. Пора валить отсюда!
Дверь хлопает. Я жду еще несколько мгновений, чтобы убедиться, что они ушли. Затем встаю, щелкая суставами.
Вот дерьмо. Они взломали ящик для пожертвований и украли деньги. И теперь викарий подумает, что это я. Я могу остаться здесь и объяснить, что произошло, но поверит ли он мне? С чего бы ему? Несмотря на то что у меня нет при себе денег, он может заподозрить, что я их где-то спрятала или что у меня есть напарник, который сбежал с ними.
Он будет здесь с минуты на минуту. Нужно удирать.
Какое-то время я сражаюсь с защелкой на двери. Парни хлопнули так сильно, что ее, кажется, заклинило. Наконец мне удается справиться.
Когда я пробегаю под деревянной аркой — бьют церковные часы. Это похоже на дурное предзнаменование. Я сворачиваю в боковую аллею — и оказываюсь лицом к лицу с этими ребятами. От неожиданности я едва не выпрыгиваю из кроссовок. Один из них под два метра ростом. Он наваливается на меня и выкручивает мне правую руку за спину так, что я вскрикиваю от боли.
— Так вот кто там был! — Он приближает свое лицо к моему. От него воняет сигаретами и выпивкой. — И что нам теперь с тобой делать?
Глава 17
Элли
Прошло несколько месяцев. Дом, казалось, опустел без бабушки Гринуэй. Даже маленький Майкл чувствовал это.
— Больше нет! — говорил он, растопырив руки в стороны в своей милой манере — как обычно делал, когда съедал все, что лежало у него на тарелке.
Шейла превратила прежнюю комнату своей матери в дополнительную игровую для Майкла, но я мысленно по-прежнему видела там диван, красно-черные подушки с тореадорами и слышала звуки «Улицы Коронации» и «Перекрестка».
Я теперь говорила о ней только «Шейла», потому что после истории с ножом и увозом бабушки Гринуэй не могла себя заставить думать о мачехе как о своей новой матери.