Последовала следом за котярой, который на выходе обернулся на меня, словно приглашая. Посмотрим, что там хочет показать мне кот. Он привел меня в черный зал-прихожую, откуда коридоры вели в различные комнаты. Но ни по одному из них мы не пошли. Нахал вёл меня куда-то далеко, на отшиб, туда, куда я ещё не добиралась. Шли мы, казалось, бесконечно, прежде чем уперлись носами в каменную стену. Нахал мявкнул и пошёл напролом, прямо сквозь каменную преграду. Раз, и нет кота. Это что, получается, тут есть ход, который я не вижу?

Попробовала последовать примеру Нахала, но ничего у меня не получилось. Сколько я ни пыталась пройти сквозь стену, результата не было. Так и протыкалась носом в камни зря около получаса. Котяра вернулся, с недоумением мяукая. Не понимал, почему следом не пошла.

“Не могу, милый”, мысленно сказала ему и грустно улыбнулась. Я, в отличие от кота, взаперти. Никто меня никуда так просто отпускать не собирается. Неужели весь год так для меня и пройдет? Так и буду сидеть в комнате, ходить по башне, гулять с Колдуном. Жуткая перспектива. Сейчас мне плата за люпам маленькой не казалась, совсем. А если ещё хозяин башни решит, что имеет надобность в том, чтобы я развлекала его в постели… Почему-то такое развитие событий вызывало страх.

Настроение осматривать башню пропало, вернулась в свою комнату, следуя за проводником бабочкой. Книгу, которую собиралась отнести обратно, в библиотеку, положила на подоконник, легла на кровать и отвернулась к стене. Мне стало так плохо, как давно не было. Ещё с тех времен, когда собственный отец отвернулся от меня.

Три года назад

К раненой девушке Оттар больше не приставал. Только метался по шатру, ожидая вердикта лекаря — был таковой в отряде князя.

— Должна выжить, — сказал тот и Оттар Ливенийский с облегчением вздохнул.

Только сейчас он очнулся от полубредового состояния, в котором находился с того момента, как девушка ранила себя. Глянул на обагрённые кровью руки и содрогнулся. В битвах вид и запах красной жидкости, что течёт в жилах живых, пробуждала в нём безудержного зверя, а сейчас, будто первый раз сам человека убил. Руки ходили ходуном, сердце билось с перебоями, перед глазами висела кровавая пелена. Мужчина не смел и на мгновение оставить девушку одну, но руки следовало вымыть, как и сменить одежду. Это должно было помочь душевному спокойствию. Вид крови Алинэи на руках служил постоянным напоминанием о произошедшем.

— Воды! — отдал он приказание помощнику лекаря, который сейчас как раз маялся бездельем. — И побольше!

Требуемое довольно быстро принесли. Рядом с шатром князь устроил себе помывку, запачканную же одежду отбросил в сторону, приказав воину у входа:

— Сжечь!

После вернулся в шатер, порылся в седельных сумках и достал смену, не такую нарядную, как предыдущая куртка и рубаха, но вполне пригодную к носке. И устроился рядом с раненой Алинэей на шкурах. Взял бледную руку, сжал её и стиснул зубы:

— Зачем? Зачем ты это сделала? — прошептал он с трудом.

Девушка перевела взгляд с лекаря на князя и вздохнула, ничего не ответив.

— Я так противен тебе? — не унимался мужчина.

— Ей нельзя волноваться, — вмешался лекарь и тут же осёкся под яростным взглядом.

— Так сделай так, чтобы она скорее выздоровела, — процедил сквозь зубы князь, сдержавшись в последний момент.

— Если будет волноваться, не выздоровеет никогда, — твердо ответил лекарь и кинул осуждающий взгляд на Оттара.

Князь отпустил руку больной и немного отодвинулся от неё. Он с грустью и досадой смотрел в прозрачные голубые глаза, которые сейчас не видели его. Какая-то мысль занимала девушку сильнее, чем сидящие рядом мужчины.

Оттар Ливенийский поднялся со шкур и прошёлся по шатру, задумчиво поглядывая на Алинэю.