Идея об искусственном создании человека перекочевала из сферы научной фантастики в сферу науки в 1960-е годы. Исследователи начали взламывать генетический код, постепенно выясняя функции некоторых последовательностей из нашей ДНК. Когда был найден способ вырезать и вставлять фрагменты ДНК из разных организмов, зародилась новая область генной инженерии.

Сначала эти прорывы подтолкнули людей, и особенно ученых, проникнуться оптимизмом, граничащим с гордыней. “Мы стали Прометеями нашего времени, – заявил биолог Роберт Синсхаймер, но никак не показал, понимает ли он смысл древнегреческого мифа. – Скоро мы обретем способность сознательно изменять наше наследие, саму нашу природу”. Он отмахивался от тех, кто считал такие перспективы тревожными. Поскольку, принимая решения о своем генетическом будущем, человек будет сам делать выбор, утверждал он, эта новая евгеника в этическом отношении будет отличаться от дискредитированной евгеники первой половины XX века. “Мы обретем возможность создавать новые гены и новые качества, о которых прежде не могли и мечтать, – ликовал он. – Это событие вселенских масштабов”[299].

Генетик Бентли Глас в своей речи при вступлении в должность президента Американской ассоциации содействия развитию науки в 1970 году заявил, что этической проблемой следует считать не готовность людей принять новые генетические технологии, а их возможное желание эти технологии отвергнуть. “Первостепенным правом каждого ребенка должно стать право родиться с крепким физическим и психическим здоровьем, – сказал он. – Ни у кого из родителей не будет права обременять общество недоразвитым или умственно неполноценным ребенком”[300].

Джозеф Флетчер, профессор медицинской этики Виргинского университета и бывший священник епископальной церкви, согласился, что генная инженерия может считаться обязанностью, а не этической проблемой. “Производить детей с помощью «половой рулетки» без какого-либо контроля перед оплодотворением и во время внутриутробного развития, то есть просто пытая удачу, безответственно в эпоху, когда у нас появилась возможность осуществлять генетический отбор, – написал он в книге «Этика генетического контроля», опубликованной в 1974 году. – Когда мы научимся контролировать мутации медицинским путем, мы должны этим заняться. Не осуществлять контроль, когда у нас есть такая возможность, аморально”[301].

Этому биотехнологическому утопизму противостояла группа теологов, техноскептиков и биоконсерваторов, которые получили влияние в 1970-е годы. Принстонский профессор христианской этики и видный протестантский теолог Пол Рэмси написал книгу “Сфабрикованный человек. Этика генетического контроля”. Это высокопарное сочинение с одним ярким предложением: “Людям не следует играть в Бога, пока они не научились быть людьми”[302]. Социальный теоретик Джереми Рифкин, которого журнал Time назвал “главным противником генной инженерии” в Америке, стал одним из авторов книги “Кому играть в Бога?”. “Раньше можно было назвать все это научной фантастикой, бреднями доктора Франкенштейна, – написал он. – Но это время прошло. Мы еще не в дивном новом мире, но уже на пути к нему”[303].

Хотя технологии редактирования генома человека еще не были разработаны, линия фронта была обозначена. Многие ученые поставили перед собой цель искать компромисс, не допуская политической поляризации вопроса.

Летом 1972 года Пол Берг, только что опубликовавший прорывную статью о синтезе рекомбинантной ДНК, приехал в старинную деревушку Эриче, стоящую на скале на побережье Сицилии, чтобы провести там семинар по новым биотехнологиям. Присутствовавшие там студенты-старшекурсники были поражены услышанным и завалили его вопросами об этических опасностях генной инженерии, и особенно о модификации человека. Поскольку Берг не рассматривал эти темы, он согласился провести неформальную дискуссию на крепостной стене древнего замка, построенного во времена нормандского господства. Оттуда открывался вид на Тунисский пролив, и при полной луне восемьдесят студентов и ученых пили пиво и ломали голову над этическими вопросами. Они спрашивали простые вещи, но Бергу сложно было давать им ответ: что, если мы научимся генетически изменять рост или цвет волос? а интеллект? станем ли мы это делать? и стоит ли? На встрече присутствовал и Фрэнсис Крик, один из первооткрывателей двойной спирали ДНК, но он лишь молча потягивал пиво[304].

Эта дискуссия подтолкнула Берга в январе 1973 года собрать группу биологов в конференц-центре Асиломар, расположенном неподалеку от Монтерея на побережье Калифорнии. Конференция, вошедшая в историю под названием “Асиломар I”, поскольку на ней был запущен процесс, который два года спустя достиг кульминации в том же конференц-центре, была главным образом посвящена вопросам лабораторной безопасности. В апреле за ней последовала конференция, организованная Национальной академией наук в MIT, где обсуждалось, как предотвратить создание потенциально опасных организмов на основе рекомбинантной ДНК. Чем дольше участники говорили, тем меньше у них оставалось уверенности, что надежный метод вообще существует. Они составили письмо, которое среди прочих подписали Берг, Джеймс Уотсон и Герберт Бойер, и призвали в нем наложить мораторий на создание рекомбинантной ДНК, пока не будет разработана техника безопасности для таких экспериментов[305].

После этого состоялась знаменательная встреча, которая вошла в анналы истории благодаря попытке ученых установить правила работы в собственной сфере, – четырехдневная Асиломарская конференция, прошедшая в феврале 1975 года. В воздухе порхали мигрирующие бабочки-монархи, и 150 биологов, врачей и юристов со всего света, а также несколько журналистов, которые обещали отключить диктофоны, если дискуссия слишком накалится, бродили среди дюн, сидели за круглыми столами и искали способы обуздать новые технологии генной инженерии. “В их дискуссии слышались и энергия мальчишек, играющих с набором юного химика, и язвительность деревенских сплетниц”, – написал Майкл Роджерс из журнала Rolling Stone в статье с весьма удачным названием “Конференция «Ящик Пандоры»”[306].

Одним из главных организаторов был учтивый, но властный профессор биологии из MIT Дэвид Балтимор, который в тот год получил Нобелевскую премию за демонстрацию того, что вирусы, содержащие РНК, например коронавирусы, могут внедрять свой генетический материал в ДНК клетки-хозяина в ходе процесса, называемого “обратной транскрипцией”. Иными словами, РНК можно было транскрибировать в ДНК, а следовательно, менялась центральная догма биологии, гласящая, что генетическая информация перемещается лишь в одном направлении, от ДНК к РНК. Впоследствии Балтимор стал президентом Рокфеллеровского университета, а затем Калифорнийского технологического института, и его более чем полувековая карьера авторитетного лидера и члена советов по разработке политики в разных сферах стала для Даудны примером, когда она задумалась об участии в работе регуляторных органов.

После того как Балтимор открыл конференцию и объяснил, в чем состоит ее цель, Берг описал стоящую перед учеными проблему: технология рекомбинантной ДНК “до смешного упростила” комбинирование ДНК различных организмов и создание новых генов. Берг сказал, что вскоре после публикации статьи с описанием открытия ему стали звонить исследователи, просившие его прислать им материал, чтобы они могли самостоятельно ставить опыты. Когда он спросил у одного из них, что именно он собирается делать, тот “описал какой-то ужасный эксперимент”. Берг начал опасаться, что какой-нибудь сумасшедший ученый создаст новый микроб, способный поставить под угрозу жизнь на всей планете, как Майкл Крайтон написал в своем биологическом триллере “Штамм «Андромеда»”, опубликованном в 1969 году.

В ходе обсуждения принципов работы с инновационной технологией Берг утверждал, что оценить риски применения рекомбинантной ДНК для создания новых организмов так сложно, что подобные исследования следует вовсе запретить. Другие ученые считали его позицию абсурдной. Балтимор, как и почти всегда в своей карьере, пытался найти компромисс. Он предлагал применять технологию рекомбинантной ДНК только к вирусам, которые были “искалечены” таким образом, чтобы лишить их возможности распространяться[307].

Джеймс Уотсон, верный себе, играл роль инакомыслящего чудака. “Они довели себя до истерики, – сказал он мне впоследствии. – Я считал, что ученые могут делать что хотят”. В какой-то момент он сцепился с Бергом, сдержанность которого заметно контрастировала с импульсивностью Уотсона. Спор вышел таким ожесточенным, что Берг пригрозил Уотсону судом. “Вы подписали письмо, в котором говорится, что такая работа сопряжена с потенциальным риском, – напомнил Берг своему оппоненту, имея в виду письмо, составленное годом ранее. – Если вы теперь заявите, что не желаете внедрять никакие меры для защиты сотрудников лаборатории в Колд-Спринг-Харбор, директором которой вы являетесь, я могу подать на вас в суд за безответственность и сделаю это”.