Их различия проявлялись во многом, в том числе и в отношении к музыке. На одной из церемоний, где присутствовали обе исследовательницы, каждой из них нужно было выбрать музыку для выхода на сцену. Даудна выбрала песню “
Серьезной также стала и проблема, знакомая всем историкам. Почти все участники любых событий, как правило, считают, что сыграли в них чуть более важную роль, чем кажется другим. Так происходит даже в нашей жизни. Мы прекрасно запоминаем, какой важный вклад внесли в дискуссию, но при этом хуже помним, что говорили другие, а порой и вовсе преуменьшаем значение их слов. Если смотреть на историю CRISPR с точки зрения Шарпантье, то она считает, что именно она первой занялась работой с
Возьмем, например, докучливый вопрос о роли tracгРНК, который снова и снова возникает в нашем повествовании. Дело в том, что tracгРНК не только участвует в создании cгРНК, которая направляет систему к нужному гену, но и остается после этого в системе и помогает комплексу CRISPR-Cas9 разрезать ДНК-мишень, о чем Даудна и Шарпантье впервые написали в своей статье 2012 года. После публикации исследования Шарпантье стала время от времени отмечать, что знала обо всех функциях tracгРНК еще в 2011 году, до того как приступила к совместной работе с Даудной.
Это начало раздражать Даудну. “На мой взгляд, если посмотреть на ее последние выступления и показанные на них слайды, можно сделать вывод, что юристы надоумили ее попытаться представить работу так, словно они уже знали, что tracгРНК играет важную роль в функционировании
Когда я за ужином спросил Шарпантье об охлаждении их отношений, она ушла от ответа. В конце концов, она знала, что я пишу книгу, главной героиней которой будет Даудна, и никогда не пыталась убедить меня сместить фокус. С некоторым безразличием она признала, что в ее статье, опубликованной в марте 2011 года в журнале
Их раскол усугубился в 2017 году, когда Даудна в соавторстве с Сэмом Стернбергом написала книгу о работе с CRISPR, в которой рассказала обо всем довольно объективно, но при этом слишком часто, по мнению Шарпантье, вела повествование от первого лица. “Книга написана от первого лица, хотя писал все по большей части ее студент, – говорит Шарпантье. – Ему должны были сказать, чтобы он писал в третьем лице. Я знаю людей, которые присуждают премии, и знакома со шведским менталитетом. Им не нравится, когда книги пишут слишком рано”. Употребив слова “премии” и “шведский” в одном предложении, она намекнула на самую известную из премий.
Одной из сил, которые удерживали Даудну и Шарпантье вместе, были награды и премии в сфере науки. В паре исследовательницы имели наилучшие шансы на победу. Некоторые премии приносят по миллиону долларов и даже больше, но деньгами их ценность не ограничивается. Они входят в послужной список, на который общественность, пресса и будущие историки ориентируются, решая, кому принадлежат главные заслуги в важных открытиях. Юристы даже используют их в качестве аргументов в патентных спорах.
Все значимые научные премии вручают ограниченному числу людей (для Нобелевской премии максимум – три человека в каждой сфере), поэтому в списке награжденных оказываются не все, кто внес свой вклад в открытие. В результате сведения о награждениях, как и сведения о выданных патентах, могут искажать историю и снижать заинтересованность исследователей в сотрудничестве друг с другом.
Одну из главных и наиболее престижных премий, Премию за прорыв в области медицины, Даудна и Шарпантье получили вместе в ноябре 2014 года, через несколько месяцев после того, как Чжан опередил их с регистрацией первых патентов. Официальная формулировка гласила, что премия присуждена “за превращение древнего механизма бактериального иммунитета в действенную технологию для изменения генома”.
Эта премия, приносящая каждому лауреату по три миллиона долларов, была учреждена годом ранее российским миллиардером и одним из первых спонсоров
Награду Даудне и Шарпантье, одетым в элегантные длинные черные платья, вручили Кэмерон Диас и Дик Костоло, который тогда был исполнительным директором
В зале был Эрик Лэндер, который стал лауреатом премии годом ранее и потому получил задание позвонить Даудне и Шарпантье и сообщить им о победе. Он был директором Института Брода и наставником Чжана и активно боролся с новоявленными лауреатками за лавры в сфере исследования CRISPR. Однако он нашел точку соприкосновения с Шарпантье (по крайней мере, как полагал он сам), считая, что испытывает такую же, как и она, досаду из-за обрушившейся на Даудну славы. Лэндер сказал мне, что сначала на Премию за прорыв в области медицины была номинирована одна Даудна, но ему удалось убедить жюри, что вклад Даудны был не столь значим, как вклад Шарпантье, Чжана и микробиологов, открывших CRISPR в бактериях. “Я помог людям понять, что Дженнифер достойна награды, вот только не за исследования CRISPR, а за работу по изучению структуры РНК, – говорит Лэндер. – Над CRISPR работал целый коллектив ученых, и Дженнифер внесла не самый значимый вклад”.
У него не получилось настоять, чтобы премию вручили Чжану, однако он сделал все возможное, чтобы Шарпантье отметили вместе с Даудной. Он также убедил себя, что Чжан, видимо, получит премию на следующий год. Когда этого не произошло, он обвинил Даудну в том, что именно она воспрепятствовала его награждению[223].
Премии за прорыв вручаются не более чем двум ученым в одной сфере. Международная премия Гайрднера в области биомедицинских наук, присуждаемая канадским фондом, допускает большее число лауреатов: ее могут получить до пяти исследователей. В связи с этим в 2016 году, когда фонд решил отметить ученых, работавших с CRISPR, список награждаемых был расширен: к Даудне и Шарпантье присоединился Чжан, а также двое исследователей йогуртовых культур из
Даудна расстроилась, что в число лауреатов не вошел ее друг Джордж Черч, и сделала две вещи. Получив около 100 тысяч долларов призовых, она пожертвовала деньги на образовательный проект “Персональная геномика”, который Черч запустил в партнерстве со своей женой Тин У, профессором молекулярной биологии из Гарварда. Проект призывает людей, особенно молодых студентов, изучать свои гены. Даудна также пригласила Черча с женой на церемонию. Она сомневалась, что Черч согласится прийти. В конце концов, его обошли стороной при распределении наград, а он к тому же не горел желанием облачаться в смокинг, что было, возможно, даже более веской причиной для отказа. Но великодушный Черч все же пришел, одетый с иголочки, и привел с собой жену. “Я хочу воспользоваться возможностью и отметить работу двух людей, которые вдохновляют меня на протяжении очень долгого времени, Джорджа Черча и Тин У”, – сказала Даудна. Затем она подчеркнула, что Черч внес “огромный вклад в сферу редактирования генома и среди прочего адаптировал систему CRISPR-Cas для редактирования генома в клетках млекопитающих”[224].
Даудна и Шарпантье сделали хет-трик в 2018 году, когда получили третью престижную награду, премию Кавли. Названная в честь Фреда Кавли, американского предпринимателя норвежского происхождения, она во многом напоминает Нобелевскую премию: вручение проходит на пышной церемонии, и каждый лауреат получает миллион долларов и золотую медаль, на которой изображен бюст учредителя премии. Награда вручается максимум трем ученым, и комитет решил отметить также заслуги скромного литовца Виргиниюса Шикшниса, который до тех пор оставался в тени. “Мы мечтали переписать язык самой жизни, и открытие CRISPR позволило нам обрести новый действенный инструмент для письма”, – сказала норвежская актриса Хайди Руд Эллингсен, которая вела церемонию вместе с американским актером и энтузиастом науки Аланом Алдой. Даудна пришла на мероприятие в коротком черном платье, Шарпантье – в длинном, а Шикшнис – в строгом сером костюме, который, казалось, приобрел специально для этого вечера. Получив медали из рук короля Норвегии Харальда V, они слегка поклонились под звуки фанфар.
Глава 30. Герои CRISPR
Весной 2015 года, пока Эмманюэль Шарпантье была в Америке, она пообедала с Эриком Лэндером в его кабинете в Институте Брода. Насколько он помнит, она была “подавлена” и раздосадована из-за того, что Даудна получала столь широкое признание. “Мне стало очевидно, что она злится на Дженнифер, – вспоминает Лэндер. – Она считала, что заслуга принадлежит ей в большей степени, чем микробиологам”. (Здесь он имеет в виду Франсиско Мохику, Родольфа Баррангу, Филиппа Хорвата и ее саму, то есть ученых, изначально установивших, как CRISPR работает в бактериях.)
Возможно, Лэндер был прав, а возможно, он отчасти проецировал на Шарпантье собственное разочарование, и потому ему казалось, что ее досада сильнее, чем на самом деле. Лэндер обладает даром убеждения и умеет привлечь людей на свою сторону. Когда я спросил Шарпантье о его словах, она усмехнулась, пожала плечами и предположила, что он описал скорее свои чувства, чем ее. Тем не менее в оценке Лэндера, вероятно, есть доля правды. “Она, как истинная француженка, не выставляла это напоказ”, – отмечает он.
Беседа с Шарпантье за обедом, утверждает Лэндер, положила начало тому, что вылилось в подробную, яркую, прекрасно написанную и неоднозначную журнальную статью по истории CRISPR. “Поговорив с Эмманюэль, я решил распутать клубок, вернуться к истокам CRISPR и отметить заслуги людей, которые провели первичную работу, однако не получили признания, – поясняет Лэндер. – Я всегда встаю на сторону слабых. Не зря я вырос в Бруклине”.