— Пожалуй, я сама схожу за ними. Бернардетт может расценить робота, как неуважение, — проговорила Марита, поднимаясь, — вам, Эльриан хватит 15 минут?
— Вполне.
Аннабель предпочла тихо ретироваться, подождав маму в начале коридора, ведущего в музыкальный зал.
— Белль, — улыбнулась дочери Марита, — жениха потеряла?
— Да, — ответила Аннабель, — но догадалась, что вы занимаетесь музыкой и пением.
— Так и есть, пойдем, позовем всех, не мешай Эльриану, ему нужно распеться!
Через 15 минут все расселись на стульях в музыкальном зале, причем Альберт и Аннабель предусмотрительно заняли задние ряды. Эльриан сидел с краю, в первом ряду.
— Вы что? — спросила Женни усаживая Бернардетт на первый ряд.
— Я бы тоже посоветовала бы вам сесть подальше, чем ближе к роялю, тем хуже слышно. — заявила вошедшая последней Марита.
— Почему? — удивилась Женни, но помогла пересесть Бернардетт.
— Эльриан просил, ему тогда не придется снижать силу голоса, для неокрепших связок это вредно. Бабушка, я хочу пояснить, что все это время я не просто музицировала, а осваивала умение аккомпаниатора. В прошлый свой визит я с трудом справилась, больше не хотелось позориться. А аккомпанировала я Эльриану. У него прекрасный голос и он любит петь. Так что сейчас мы подготовили для вас музыкальный номер. Ария Роберта из «Иоланты», Чайковского.
Она села за рояль, Эльриан подошел к нему, Марита проиграла короткое вступление и зал заполнил звучный баритон, зазвучали всем хорошо известные строки на русском:
«Кто может сравниться с Матильдой моей,
Сверкающей искрами черных очей…»
Допев арию и выслушав положенные комплименты, Эльриан поблагодарил Мариту за помощь, поцеловав ей руку, и тут заметил устремленный на него задумчивый взгляд Женни. — «Так, кажется, опасения Мариты были небеспочвенны» — отметил он про себя..
Первой обратилась к нему все же Бернардетт:
— Неожиданно. Великолепный голос. Редко в каком театре услышишь. Такой баритон нельзя не развивать! Эльриан, а вы не пробовали себя на сцене?
— Вы знаете, леди Бернардетт, за всю мою сознательную жизнь император в ярости орал на меня всего два раза. В первый раз, когда в восемь лет мы с кузеном умудрились угнать спортивный авионик его старшего брата. Хорошо, что там стояла функция возврата и автоматической посадки, а то мы бы с вами сейчас не разговаривали. А во второй раз это было после того, как я спел князя Елецкого в «Пиковой Даме» в 17 лет, со сцены нашего столичного театра, и сорвал голос. Самой обидной была невозможность оправдаться — говорить не мог, не писать же объяснительные записки. Правда отец быстро разобрался, кто меня уговорил петь и по какой причине, даже извинился. Но то, что петь со сцены человеку моего происхождения и положения это абсолютное табу, я хорошо усвоил. Так что мой удел — изредка развлекать общество на великосветских приемах. На сцену я больше не выйду.
— Жаль, — ответила Бернардетт, — голос действительно чудесный.
— А я только собралась предложить вам роль в новом кинофильме, — задумчиво произнесла Женни, — теперь понимаю, что даже заговаривать об этом не стоит…