И они странно себя вели.

Ни громких разговоров, ни беготни, ни мелких стычек. Все, как один, понуро брели к своим классам с таким видом, словно каждому влепили по двойке в четверти.

В учительской ситуация ненамного отличалась. Коллеги сдержанно здоровались с Леонидом, в том числе улыбчивая преподавательница английского языка, которая, хотя и была замужем, всегда смотрела на Сутурина с интересом. Сегодня же она лишь мрачно кивнула на его бодрое (пожалуй, чересчур бодрое) приветствие. С удивлением Сутурин подумал, что у него настроение лучше, чем у окружающих, а разве не должно быть наоборот? На осторожные вопросы он получал примерно одинаковые ответы: «Голова болит…», «Плохо…», «Не до тебя».

Тем не менее, занятия начались по расписанию, и Леонид, становящийся после входа в здание школы Леонидом Фёдоровичем, прошёл в класс.

Примерно треть детей отсутствовала, а остальные проявляли вялый интерес к его словам. Даже примерные отличники.

«Не иначе, какой-нибудь вирус бушует. Для гриппа рановато, но кто знает?» — подумал мужчина.

Он невольно вспомнил о странной поляне в лесу за городом — как и о своём нежелании распространяться о ней. При этом сам Сутурин чувствовал себя нормально.

Завершив первый урок, он надеялся, что последующие будут не настолько унылы. Увы — второй, уже с другим классом, ничем не отличался. Снова неполная численность, снова отсутствие заинтересованности (и вроде бы эти ребята выглядят ещё хуже предыдущих).

У мужчины возникло ощущение, что происходящее не реальность, а сон. Далеко не приятный. Он проработал в этой школе больше пяти лет, нередко становился предметом насмешек учащихся (как и большинство учителей), наблюдал, как с каждым годом дети становятся всё непослушнее и равнодушнее к знаниям — но никогда ещё не чувствовал страха. Не неуверенной боязни совершить ошибку, которая сопровождала его в первые месяцы преподавания, а животного страха перед неизвестной опасностью.

«На перемене пойду прямо к директору и попробую с ним переговорить — не могу же я один видеть, что происходит, в конце концов!» — подумал Леонид и, окинув класс как можно более воодушевлённым взором, произнёс:

— Итак, ребята, тема нашего сегодняшнего занятия — Чёрное море. Однако прежде, чем углубиться в неё, я считаю, мы просто обязаны вспомнить об одном знаковом событии. О кораблекрушении, которое вошло в историю не столько из-за количества погибших, сколько из-за причин. Случилось это не так давно. Вы, конечно, тогда были совсем юны, но наверняка слышали или читали об этом. Уверен, кто-нибудь из вас уже догадался, о чём я. Да?

Сутурин быстро переводил взгляд с одного учащегося на другого. Лишь пятеро смотрели на него; остальные предпочли уткнуться в свои тетради и учебники. Стало очевидным, что ждать ответа бессмысленно.

— Смирнова! — обратился Леонид к сидящей на первой парте девочке, которая хотя бы пыталась делать вид, что ей интересно. Вариант почти беспроигрышный: скромница и отличница (в последние годы такой тип встречался всё реже). — Может быть, ты скажешь нам, о каком корабле я веду речь?

Ученица неохотно и как будто с немалым трудом поднялась и посмотрела прямо в глаза Сутурину. У него неприятно засосало под ложечкой — взгляд девочки был затуманенным, отрешённым. Почти десять секунд она пыталась выудить ответ из своей памяти, в итоге тихо произнеся:

— «Титаник»?

Леонид неуверенно улыбнулся. Если бы она сказала «Не знаю», он бы ещё понял. Но ТАК ошибиться Смирнова просто не могла. Мог Тихонов, могла Давыдова — но не Смирнова. Он бросил взгляд на часы, неожиданно остро захотев отпустить всех пораньше.

Переборов себя, мужчина хмыкнул:

— Нет. Я говорю об «Адмирале Нахимове».

Девочка нахмурилась. Сутурин решил, что больше не будет задавать вопросы и ограничится монологом.

— Садись, Смирнова, — сказал он. От него не ускользнуло, с каким облегчением она опустилась на сиденье парты. — Всё же я уверен, что вы слышали историю этого корабля. А если и нет, она достаточно интересна и познавательна.