Шилов неожиданно потерялся.

- В городе имеется железнодорожный караульный батальон, пехотная школа курсантов... - Он надул обиженно губы. - Вообще-то я полагал бы, что мое дело батальон, с которым хватает хлопот. А как взаимодействовать остальным силам, решает командование, не так ли?

В это время открылась дверь и на пороге появился человек, грацией и ловкостью напомнивший Александру нервное животное пуму, виденную когда-то в тифлисском зоосаде. Стрижка бобриком и неопределенный рыжевато-полосатый цвет волос еще усиливали это сходство.

Познакомились. Одинцов Сергей Николаевич, военный инженер. Однако поговорить не удалось: следом за ним вошло еще несколько человек.

Первой пропустили даму, но главной была не она. Главным был высокий сутуловатый товарищ с усами и бородкой клинышком. Поляков прибыл в Елец как уполномоченный Наркомзема и Наркомпрода для организации заготовки и вывоза хлеба. По лицу этого человека можно было догадаться, что он находится в состоянии крайнего раздражения. Горожанин до мозга костей, абсолютно не представлявший себе, как добывается хлеб, что нужно, чтобы взрастить ржаной или пшеничный колос.

Поляков, требуя от Шилова обеспечения охраны хлебозаготовок и поминутно перепрыгивая на обсуждение каких-то еще не очень понятных Александру конфликтов, говорил:

- ...Как мы читаем у Мольтке, смыслом всякой операции является внезапное нападение и молниеносный разгром противника путем его окружения. Необходимо упредить противника. Врозь идти,, вместе драться, охватить противника с флангов, разгромить его в одном генеральном сражении. То же самое необходимо при проведении хлебозаготовительных работ. Мы не должны ждать, пока крестьянин, обманутый кулаком и призраком голодной зимы, пойдет на нас, И вспыхнет елецкая Жакерия. Мы должны начать превентивную войну. А вы нашу превентивную войну саботируете. В этом пункте у вас крупный стратегический просчет, вы, фактически скатываясь на эсеро-меныневистские позиции, ведете огонь по основным мероприятиям Советской власти. Напоминаю вам всем о лозунге двух мобилизаций. Сегодня судьба революции - это не только фронт, это хлеб. И прежде всего елецкий хлеб!

Сказавши это, он сурово посмотрел на военспецов, оценивающе на нового комиссара и неожиданно нежно и даже робко на свою спутницу.

- Как это верно, - вставил Шилов. Чувствовалось, что он едва переносит Полякова - и по линии военной доктрины, и по линии крестьянства.

- Здесь, в Ельце, Мольтке большая подмога. У него не написано, откуда нам взять обученных солдат вдобавок к нашей инвалидной команде? - ехидно подал реплику и Одинцов.

Суть конфликта заключалась в том, что Шилов, как человек бывалый и опытный службист, не веря посулам армейских провиантмейстеров, решил поднакопить к осени довольствие силами самого батальона. На реке Варгол нашли советское хозяйство, обладавшее значительной землей, обработать которую оно было не в силах. Договорились с тамошней сельской властью. Упродком не возражал. Однако на территорию заявлял свои права и прибывший из Москвы загототряд кооператоров Центросоюза, который работал в этих местах еще на прошлогоднем урожае. Поляков, пытаясь снять конфликт, хотел перекинуть батальон целиком на исполнение охраюю-заградительных функций, клянясь и божась, что заплатит Шилову и без хлеба тот не останется. Шилов не верил ему ни на грош и твердо стоял на своем, говоря Полякову. «Вы в октябре отсюда уедете, а у меня боец будет лапу сосать». Поляков вновь обвинял его во всех смертных грехах, называл кулаком, мелким буржуа, рантье, намекал, что ревтрибунал на соседней улице. Шилов бледнел, краснел, но не уступал. Одинцов почти в открытую веселился, чем, конечно, немало досаждал Полякову. Александр, несмотря на кратковременность знакомства, даже был принужден подтолкнуть один раз Одинцова сапогом. Женщина, вошедшая вместе с ними, - Анна Дьякова немного скучала, разделяя, пожалуй, позиции Шилова.

Александра занимало, о чем думает секретарь батальонной партийной ячейки Тихон Родионов, крепкий бритоголовый молодой парень, который не сказал ни слова, но, судя по всему, ни с одним из спорящих согласен не был. Кто-то Тихону здесь мешал или кого-то он стеснялся, считаясь с военной субординацией?

Двое кооператоров тоже помалкивали.

У одного, изможденного, с проваленными щеками и висками, металось в глазах тревожное пламя: у него остались в Балашихе голодные дети. Голодные дети бродили и плакали по всей России, его глаза видели это и уши слышали. Он беспокоился об одном, не обманут ли детей. Вообще-то сейчас он был близок к истерике, мог сорваться, и Дьякова посматривала на него с тревогой.

Поляков стал преувеличенно строго пенять Шилову за пораженческие настроения. По его словам выходило, что дела на Южфронте идут блестяще, деникинское наступление эфемерно, батальон никогда не будет двину#т на передовые позиции и останется в Ельце чуть ли не навечно. Мольтке на месте Шилова бросил бы все свои полки на помощь ему, Полякову, и напрасно товарищи полагают, что он, Поляков, озабочен только тем, как выполнить свое служебное задание, а по выполнении его немедля отсюда уедет. Последнее было обращено не столько к товарищам, сколько к Дьяковой.

Эту речь Дьякова не приняла и, чтобы уйти от сложных вопросов экспедиции Полякова в здешние края, предложила подумать об ужине.

- Тем более что комиссар у нас голодный, - сказала она.

Шилов, обрадованный возможностью прервать разговор, изображая хлопотливого дядьку-унтера, тут же удалился отдавать распоряжения.

Появился здоровенный котел каши, лук, огурцы и даже бутыль самогона. Однако оба военспеца ужинать отказались, ссылаясь на то, что их ждут друзья - актеры. Дьякова напутствовала: «Передайте от меня поклон Николаю Николаевичу... Это наша знаменитость - актер-режиссер Воронов-Вронский», - пояснила она-комиссару.

Выпили, поели, но разговор сделался еще напряженней. Дела в Ельце и уезде были не хороши. В прошлом году чрезвычайный уполномоченный нарком земледелия Середа действовал в военно-приказном порядке. Новых хлебозаготовок страшились. Но сейчас заготовки и вообще были под угрозой срыва, поскольку пошли дожди, так что ждали погоду. Ребята из ЧК были уверены, что в уезде зреет кулацкое восстание. Концов не могли найти, но, похоже, что-то готовилось. Настроения в уезде были смутные. Порой какой-то мужик кричал продотрядовцам: «Кончается ваша власть! Недолго осталось!» Другие сокрушались: «Для белых урожай собираем». Обыватель был уверен, что к октябрю Добровольческая армия войдет в Москву. Бороться с этими слухами было трудно. Еще труднее было бороться со спекуляцией и мешочничеством, хотя за эти дела порою и стреляли на месте. Все хотели хлеба, у всех плакали дома по лавкам голодные дети, и богатый уезд был наводнен людьми, прибывшими сюда из промышленных губерний с поддельными документами или без оных, только с пустым мешком, который они надеялись увезти отсюда полным, и ради этого зачастую готовы были на все. Бандитизм процветал. Нерасторопного заготовителя спихивали с подножки вагона позарившиеся на его мешок, такие же, как он, еще вчера честные и законопослушные граждане, у другого снимали сапоги, у третьего отнимали документы. В округе действовали несколько банд, которые затевали бои с милицией и чекистами. В прошлом месяце дважды приходилось поднимать батальон в ружье на помощь отряду ЧК, пытавшемуся окружить одну из таких банд у станции Извалы, в двадцати с лишним верстах от Ельца. Трех человек потеряли убитыми. В городе тоже было тревожно. Обчистили несколько домов, лавок, продовольственных складов, а три дня назад в собственном доме был застрелен некто Силантьев, личность в Ельце заметная. Пострадали и двое домочадцев.