Мою руки под пристальным вниманием Максима, который стоит в дверях ванной комнаты, ожидая своей очереди. Встречаемся взглядами в зеркале, все так же не произнеся ни слова.

Максим пропускает меня, и я ловко выныриваю из ванной, направляясь в сторону кухни, там аптечка. Пока парень в моей квартире моет руки, я пытаюсь собрать свои мозги в кучу и начать думать рационально.

Так, перекись — в холодильнике, заживляющая мазь- тоже здесь, ватные диски- в ванной. Я мечусь по скромной кухонке и не замечаю, как приходит Максим и усаживается на то же место, на котором сидел в прошлый раз — на мое.

— Где Шумахер?

Я вздрагиваю от громкого мужского голоса, глубоким баритоном отражающегося от стен маленькой кухни, когда несусь обратно в ванную комнату.

— Никитка? Он у бабушки с дедушкой в гостях, — пожимаю плечами и закрываюсь в туалете.

Прислоняюсь спиной к двери, закрываю глаза и делаю глубокий вдох и медленный выдох. Дыхательная гимнастика, которая на мне, почему-то, совершенно не работает.

Это странно: еще час назад мы с Максимом отчаянно орали друг на друга у бара, а сейчас он сидит на моей кухне, смиренно ожидая помощи, мы молчим, ощущая неловкость и еще что-то, чего, в принципе, быть не должно.

Обильно смачиваю ватный диск перекисью водорода и …и не знаю, что дальше делать? Передать диск Максиму, чтобы он сам обработал руки, или же сделать это нужно мне? Я не решаюсь и слишком долго стою с опущенной головой, глядя на мокрый ватный кружок. Мне нужен хоть какой-то знак- позволит ли Максим прикоснуться к нему, чтобы помочь, либо оттолкнет.

Мистер «Дьявольские ямочки» вытягивает по столу руки, словно подслушивая мои мысли, и я понимаю, что мне дают зеленый сигнал. От столешницы до кухонного стола — один шаг, но я преодолеваю это расстояние бесконечно долго, ожидая, что парень опомнится, выхватит диск, обзовет или нагрубит, как обычно.

Но ничего такого не происходит, и я сажусь напротив, наклоняюсь к рукам. Вблизи пальцы выглядят еще хуже: гематомы, царапины, содранная кожа. Поочередно обрабатываю каждую ранку и царапину, на более открытые и глубокие участки щедро поливаю перекисью, отчего парень вздрагивает, а я начинаю прерывисто дуть. Материнский инстинкт. Максим хмыкает, и я поднимаю глаза и встречаюсь с его, цветом горького шоколада. Замечаю мелкие ссадины на подбородке, около губы, на левой щеке. Непроизвольно дотрагиваюсь ватным диском до волевого мужского подбородка и провожу влажную линию к губе. Смотрю на его пухлые губы и неосознанно облизываю свои. Они такие яркие, манящие, что хочется дотронуться. И я трогаю- провожу указательным пальцем по верхней губе, наблюдая за своим действием и боясь поднять глаза. А потом чувствую практически невесомое прикосновение, словно перышко, к своим губам. Влево-вправо, влево-вправо порхает большой палец Максима, задевая нижнюю губу.

Я поднимаю руку выше и провожу ладонью по щеке, несмело, рвано, царапаясь о легкую щетину. Его рука спускается ниже, к шее, далее к ключице и возвращается обратно к губам.

Касаюсь его лба и провожу по линии морщинки, выступившей на лице своего хмурого хозяина. Он проводит ладонью по моей щеке, нежно, но гораздо смелее и увереннее. Так и сидим, глаза в глаза, трогая друг друга. Мы будто знакомимся. Наши тела знакомятся. Я не слышу, как он дышит, но чувствую, как стремительно опускается-поднимается его грудная клетка, а еще слышу гул своего сердца. Оно аритмично несется галопом, подскакивает, делает резкий кульбит и срывается вниз.

Что с нами происходит? Или это только со мной? Одна я сейчас чувствую что-то тугое, сворачивающееся в прочную пружину в груди, а потом стремительно падающее вниз живота, разливаясь теплой истомой? Это не долбанные бабочки, это острые иголочки, покалывающие жарко-жарко, это желание, да, это оно. Я хочу этого наглого мерзавца, дьявола во плоти, хама и грубияна, да, черт возьми, я его хочу! Я не буду обманываться, как и делать вид, что мне неприятны его прикосновения и горячие взгляды, я хочу вновь почувствовать себя женщиной, отпустить в себе маму, подругу, дочь, коллегу…Я так давно не чувствовала себя желанной, что просто забыла, какого это. И сейчас я делаю то, чего никогда не делала, но чего очень хочу.

Я резво подрываюсь со стула и усаживаюсь к нему на колени: без приглашения, без спроса. Вижу, как вспыхивают его глаза, но в них не привычные ярость и раздражение, в них коктейль из интереса, азарта, удивления и возбуждения. Последнее слишком ощутимо упирается мне в живот, и от осознания этого, меня накрывает крышесносной волной.

Хватаюсь за пуговицы его рубашки и с остервенением срываю по одной. Мы смотрим друг другу в глаза, все так же разговаривая молча. Руки Максима свободно висят вдоль корпуса, он не касается меня, не трогает, только смотрит. Снимаю рубашку, поочередно освобождая из рукавов, бросаю на пол. Смотрю на его голый торс, крепкий, рельефный, спортивный. Сегодня я смелая. Только сегодня, а завтра я подумаю над своим поведением, поругаю, возможно пожалею себя и возненавижу его за то, что позволяет, может немного пореву или истерично посмеюсь над своей глупостью, но всё это будет завтра, а сейчас….

Сейчас я трогаю его каменную грудь, так открыто реагирующую на мои прикосновения россыпью острых мурашек, я хочу их собрать, каждую, поэтому вожу ладонью по рельефному животу. Максим громко выдыхает мне в волосы, отчего я поднимаю глаза и вижу, что его- закрыты. Крепко зажмурены, а брови напряженно сведены.

Глубокий вдох и его глаза открываются, встречаясь с моими. Вижу, как он сопротивляется- себе, мне, вижу, как сдерживается из последних сил, потому что то, что я чувствую, сидя у него на коленях, крепнет с каждой секундой сильнее. Ну же, расслабься! Дотронься до меня!

— Ненавижу тебя, — шепчет мне в губы, — и хочу.

Наверное, услышав эти слова от кого-нибудь другого, я бы обиделась, и всё закончилось бы, не успев начаться, но от мерзавца Филатова — это как комплимент. Поэтому судорожно сглатываю вязкую слюну и шумно выдыхаю.