— Когда мы приехали, она больше не была той девушкой, которую я знал, — он вздохнул. — На второй день нашего пребывания в поместье я не мог спать. Я спустился в кабинет, чтобы закончить кое-какую работу и увидел ее. Я наблюдал за тем, как моя дочь крадется из своей комнаты и направляется по тропинке в лес. Я понятия не имел, что она делает, поэтому последовал за ней. И она привела меня к твоему коттеджу, а потом оседлала лошадь и ускакала в темноту. Она остановилась на вершине холма, наблюдая за рассветом со слезами на глазах.

Он посмотрел прямо на меня.

— Это… это разбило мне сердце.

Я закрыл глаза, когда силуэт Каресы пропал за деревьями.

— Я не хотел причинить ей боль, — произнес я.

На мое плечо легла рука и легонько сжала его.

— Никому не удалось избежать боли в беспорядке, устроенным Санто. Она просто хотела тебя, сынок. Нет более сильной правды, чем эта, — он издал тихий смешок. — Знаешь, Ахилл, когда моя дочь впервые попробовала твое мерло, ей было шестнадцать. Мы позволили отведать немного за ужином. Наши американские друзья не одобрили этого, но мы ведь итальянцы. Минуту она смаковала его, в ее глазах виднелось удивление, когда она сказала мне, что никогда не пробовала вина прекраснее. Она повернулась ко мне и спросила: «Ты встречался с ним, папа? С виноделом?» Конечно же, я с ним никогда не встречался. Когда я сказал ей об этом, она улыбнулась и произнесла: «Однажды я встречусь с ним. Мне нужно познакомиться с человеком, который создал такое совершенство».

У меня не было слов.

— Иди, — его рука соскользнула с моего плеча. — Ты знаешь, что у тебя есть мое благословление.

Я забежал в комнату, в которой оставался последние три дня. Затем надел пальто, толкнул главную дверь и направился к тропинке. Я скользнул рукой в карман и пробежался пальцами по маленькой, бархатной коробочке. Проглотив свои нервы, побежал вперед, пока не достиг коттеджа. Я заглянул внутрь через окно; Каресы там не было. Но она зажгла огонь — словно маяк, зовущий меня домой.

Я пробежал сквозь виноградник и перепрыгнул через ограждение, проходящее по всему периметру, приземлившись на тропинку, которая вела к холму. Я шел медленно, наблюдая, как небо начинает светлеть и, думая о том, что я скажу. Я не знал, будет ли она рассержена или опечалена. Не знал, разбил ли я ей сердце. И если да, то смогу ли собрать его воедино.

Но я хотел попробовать.

Когда я проходил мимо ботанического сада, маленькая улыбка появилась на моих губах. Я перелез через ограду, как несколько недель назад, пробрался в одну из теплиц и срезал белую розу. Шип вонзился мне в палец, и пошла кровь. Полагаю, это было уместно. Кровь была наказанием за то, что я разбил сердце Каресы.

К тому времени, как я добрался к подножию холма, мои нервы были взвинчены до предела. Я повернулся на звук знакомого фырканья и увидел Розу, привязанную к дереву. Пройдя мимо нее и мягко похлопав по шее, я поднялся на крутой холм, более длинным маршрутом, чтобы увидеть Каресу раньше, чем она меня заметит.

И когда это произошло, это было подобно чуду — сжимающаяся, пустая пропасть, которую я чувствовал в своем сердце всю последнюю неделю, затянулась.

Впервые за все эти дни, я смог по-настоящему дышать.

Она выглядела такой хрупкой, сидя на холодной земле. Она казалась бледнее и определенно потеряла в весе. Но именно печаль, исходившая от ее сжавшегося тела, стала поистине моей погибелью. Потому что я знал: она была опустошена моим отсутствием, так же, как и я без нее. И я понял, что все то, что мой отец делал для моей матери — прощал ее за ошибки, принял меня, как родного, — было потому, что он чувствовал это. Глубокую любовь.

Платон был прав. Разделенные половинки существовали. И они становились цельными, когда находили друг друга.

Из-за холма выглянул мятежный луч солнца и поцеловал лицо Каресы, осветив ее красоту. Нуждаясь почувствовать ее в своих руках, я вышел вперед и прошептал:

— Mi amore.