Так простояв, они потратили череду дней на пьянки, никчёмные советы и разговоры без конца. Затем они снялись всем войском с лагеря, пошли и обогнули Москву и вышли к Тайнинскому селу, на Ярославский хлебный тракт.

Пришли… И что же увидели там? Лес, сплошь лес, да ещё кустарник, болота, сырость. Простора нет для лагеря большого, с обозом, табунами лошадей. Нет никакой защиты и от вражеских лазутчиков. Но всё же стали пахолики и казаки рубить кустарник, крестьян отлавливали для работ из ближних поселений. Они рубили и ругали войсковую старшину, что затянула их сюда. И кое-как втиснулись тридцать тысяч человек в лагерь, на пятачке за укреплениями.

Так минуло два дня. Ночь. И вдруг по лагерю всполох прошёлся. Димитрий, тоже разбуженный криками, поднялся с лежанки, недовольно ворча: «Узнать — что там!»

— Измена, государь! — вскоре донёс ему Заруцкий. — Уваров Гришка бежал! И пушкарей подбил на злое дело! Из тех, что примкнули к тебе под Волховом! Я же говорил, что они воротят нос к Шуйскому! Позаливали пушки свинцом, разбили у них затравки!..

— Вот сволочи! — устало выругался Димитрий.

Он ещё не успел отдохнуть, казалось, только-только заснул. Вчера он вернулся поздно от Рожинского, где собирались они в палатке на совет.

Он оделся и вышел из шатра. Тут, подле шатра, уже стояло несколько человек из его думных. Среди них мелькнуло незнакомое лицо.

— Кто таков?! — строго спросил он его, подумав, что это может быть какой-нибудь из подосланных Шуйским: с намерением убить его. Да, он слышал, что и такое задумали в Кремле.

— Сын боярский Ивашка Зубатый, государь! — поклонился тот ему поклоном средним.

«Ишь! И этот гордый! — мелькнуло у Димитрия. — Не тянет поклоном до земли!»

Он отдал распоряжение Заруцкому: «Поймать и наказать тех пушкарей!» — и вернулся назад в шатёр. Там же, в углу, всё также крепко спал его шут, сном праведника.

Он зевнул от скуки, от этого ночного всполоха, раздосадованный, что его разбудили из-за такой малости, лёг на лежанку и заворочался на ней, твёрдой, словно под ним были голые доски.

«Поганец, даже постель не сделал какую следует!» — подумал он, что надо бы задать трёпку дворецкому за это, и поднялся с лежака.

И тотчас же каморник услужливо поднёс ему стопку водки. Он выпил и закусил. Каморник налил ещё. Он также выпил. Вот только после этого он почувствовал, что готов, уснёт, и улёгся опять на твёрдый лежак. Ещё о чём-то немного побродили его мысли, но сон всесильный уже звал его к себе. И он, зевнув, уснул.

Утром Рожинский приехал к нему в стан и бесцеремонно вломился в его шатёр. В шатре висел крепкий дух перегара, а сам царь валялся пьяным. Его каморники, заспавшиеся, понуро воззрились на вошедшего. Затем они засуетились, стали будить царя. Но тот бурчал что-то и отталкивал их. Увидев же гетмана, он сел на лежанке, почесал трясущейся рукой волосатую грудь под рубахой.

Князь Роман накинулся на него, стал обвинять его: «Ведь твои же советчики тянули сюда!»

И всё это при его холопах, при каморниках и при Будило, который притащился вместе с ним.

— А ты что не мог послать разъезды! Место доглядеть! — огрызнулся, не остался в долгу Матюшка.

— Не тебе указывать! Тоже мне — хорош! День вон где, а всё валяешься, как…! — выругался князь Роман.

С опухшей физиономией, злой, невыспавшийся, к тому же и с похмелья, Матюшка просипел что-то, поднялся с лежанки и грубо, чуть ли не силой, выставил его из шатра: «Да иди ты! Та-та-та!»