Прошло много времени с того момента, когда туман, принесенный тихоокеанским ветром, укрыл Золотые ворота. Опустилась ночь. Алькатрас, Тибурон, Сосалито, даже великолепный мост-щеголь, повисший над бухтой, все эти огни приглушило непроницаемое серое покрывало, сквозь которое печально доносились гудки, словно моряки с затонувших кораблей взывали к людям из полных призраков глубин.

Вдали, над перилами, опоясывающими террасу, появлялись и исчезали окна небоскребов финансового квартала, будто проглядывая сквозь медленно движущиеся шторы. Здесь ей не составляло труда представить себя плывущей в призрачной гондоле, что скользит в воздухе над мрачно освещенным покинутым жителями огромным городом. Этот образ поражал красотой и пугал, словно оперные декорации, которые вдруг вспомнились ей после прошедшего И наполовину забытого сна, но это не волновало Дороти-Энн. Это ее здание, ее собственное. Благодаря ему она оставила еще один след в небе города, а ее опоясывающая весь земной шар империя поднялась еще на одну ступень.

Подобно привидению она скользнула к южной стороне террасы, мимо освещенных скользящих дверей пентхауса. Туман клубился вокруг нее, воздушные змеи прикасались к ней и тут же превращались в ничто, стоило только притронуться к ним.

Дороти-Энн немного постояла там, глядя на юг, в направлении аэропорта, как будто одним усилием воли могла вызвать из мглы вертолет Фредди и аккуратно посадить его на крышу небоскреба.

Странно, но подобному вечеру удается причудливым образом очаровать даже непривычного к мечтаниям среди дня реалиста. Стоя здесь, под острыми ударами влажного ледяного ветра, Дороти-Энн могла бы поклясться, что это колдовство придумано исключительно ради ее удовольствия.

Глупая мысль, но в такой неземной обстановке ничто не казалось невозможным и ни один каприз — чересчур сумасбродным. Даже женщине, обеими ногами твердо стоящей на земле. А таковой и была Дороти-Энн, что могли бы подтвердить множество ее знакомых и несколько близких друзей. Она практична и убийственно резка.

И к тому же потрясающая красавица.

Дороти-Энн Кентвелл исполнился тридцать один год. Пшенично-золотые волосы она убрала во французский пучок ради торжественного открытия. Сияющие, словно драгоценные камни, глаза цвета морской волны, по-настоящему красивые губы, упрямый подбородок и профиль, словно сошедший с камеи. Ростом в пять футов и десять дюймов[1], стройная — никто не назвал бы ее чувственной, она обладала тонкой талией и длиннющими ногами.

Но молодая женщина являлась обладательницей не только хорошенького личика.

Дороти-Энн унаследовала империю и даже расширила ее. На самом деле, согласно журналу «Форбс», Дороти-Энн Кентвелл являлась самой богатой женщиной Америки. Так объявили всему свету.

Все эти разговоры о деньгах Дороти-Энн никогда не беспокоили. Подобно горе Эверест, они просто были здесь. Для нее этот бизнес ничем не отличался от всех прочих, и она трудилась изо всех сил, чтобы провести свой корабль по предательскому океану финансов. Тот факт, что компания «Хейл» включает в себя отели, курорты, круизные теплоходы, жилые комплексы, индустрию обслуживания и капиталовложения в сотне иностранных государств, а также мысль о том, что она теперь «стоит» 7,8 миллиардов долларов, просто не приходили ей в голову.

Как раз наоборот. Миссис Кентвелл считала себя деловой женщиной, несущей ответственность за жизнь десятков тысяч служащих, и временным попечителем имущества, принадлежащего ее детям по праву рождения. Так как Дороти-Энн унаследовала от своей прабабушки отчетливое представление о подлинных ценностях и кроме того была преданной женой и матерью.

Если надо было выбирать, семья всегда шла на первом месте.

Вот почему она делала все возможное и невозможное, чтобы не попадаться на глаза общественному мнению, и почему до сегодняшнего дня Дороти-Энн никогда не соглашалась дать даже самого маленького интервью.

Это происходило не от ее застенчивости. Охраняя свою личную жизнь, она была движима исключительно глубоким материнским инстинктом и твердой уверенностью, что семейные дела лучше всего держать подальше от рекламы.

Ее первостепенной заботой стало желание защитить своих детей от немытой публики. А то, что она добилась этого ценой своей собственной светской жизни, казалось достаточно скромной платой.

Дороти-Энн ни разу не пожалела об этом.

Но сегодня вечером все изменится. Она вздохнула. Сегодня вечером, сегодня вечером. Сегодня вечером она сделает первое исключение из правила. И все благодаря умению Фредди убеждать.

— Нам необходимо устроить роскошное открытие, — спорил он с женой. — Этот отель обошелся в триста пятьдесят миллионов — двадцатую часть всех наших денег. Если мы не начнем их снова собирать, то окажемся по горло в дерьме. Нам необходима реклама, и кроме того мы снимем все запреты…

Дороти-Энн попыталась разубедить его.