Укрывшись на всякий случай вместе со всем своим экипажем с подачи тогда еще комбата Персова от внимания бригадного особого отдела в учебном центре, готовившем из пленных поляков экипажи для бронеавтомобилей БА-10, Иванов и его подчиненные добросовестно передавали свой боевой опыт польским пехотинцам и кавалеристам. Вполне успешно передавали, заслужив благодарности по службе и от своего командования, и от польской стороны. Потом, без заезда на родину, была служебная командировка для почти аналогичной работы во внезапно ставшую дружественной прежде «боярскую» Румынию. Разница была только в том, что румыны не были пленными и вели себя более независимо, а временами (офицеры) даже довольно нагловато, свысока.
Конец командировки совпал с венгерской вооруженной провокацией в Северной Трансильвании. Советское командование приказало Иванову помочь новоприобретенным румынским союзникам не только словом, но и делом — пришлось немного поучаствовать и в боевых действиях. С успехом поучаствовали. Когда изрядно получившие по зубам и прочим чувствительным местам венгры убрались восвояси (кроме большого количества попавших в плен или в землю), по договору с румынской стороной на ее территорию для предупреждения в дальнейшем подобных провокаций в числе прочих соединений Красной Армии ввели через время и танковый корпус генерал-лейтенанта Богомолова.
Высоко ценивший своего тогда еще старшего лейтенанта Иванова полковник Персов настоятельно рекомендовал ему и его экипажу переучиться на танкистов. Иванов согласился, его экипаж тоже, и все командировались на родину в учебный полк. Усвоив за полгода новейший танк (а их командир и управление танковым взводом) они вернулись обратно в свою часть в уже знакомую Румынию.
Учитывая его боевой опыт, Персов своей властью сразу поставил Иванова командовать не взводом, а танковой ротой, а через небольшое время добился и его внеочередного повышения в звании до капитана — заслужил (сам он, занимая генеральскую должность комбрига, почему-то застрял в полковничьем чине, дожидаясь в ближайшем будущем производства).
Нынешний экипаж Иванова состоял из тех же бойцов, что делили с ним все тяготы и успехи в броневике, только со слегка измененными специальностями. Механиком-водителем, естественно, остался вполне освоивший рычаги вместо баранки, гусеницы вместо колес и дизель вместо карбюраторного мотора охочий до техники отпустивший (для солидности) тощие рыжие усы уже не бесшабашный Колька, а слегка остепенившийся Коля Гурин. На левое сиденье наводчика с правого места заряжающего пересел невозмутимый и по-прежнему серьезный Гена Минько. А его бывшую профессию, хочешь, не хочешь, пришлось осваивать по-прежнему не растерявшему свою временами язвительную веселость Олегу Голощапову; к тому же в его полном ведении осталась новомодная радиостанция на секретных транзисторах, расположенная в задней нише башни. Когда началась армейская реформа, касающаяся смены званий и введения погон, Гурин и Голощапов получили звания младших сержантов, а Минько (обязывала должность наводчика) — сержанта. Но товарищи на него за это не обижались и не завидовали. Понимали.
В танковой бригаде имелся, как и полагается, разведбатальон, оснащенный устаревшими бронеавтомобилями и мотоциклами, но сейчас его в головной дозор не пустили: наступали, как-никак, по
Танки Иванова наступали на приличной скорости по бездорожью прямо через эти поля. Чуть впереди и параллельно колонне шел на рысях приданный им эскадрон кадровых румынской кавалерии, рошиоров, в касках голландского образца с характерными сильно скошенными вперед фронтальными частями и длинными назатыльниками. Сабли крепились в ножнах слева у седел, но не почти горизонтально, как у польских уланов, а вертикально; карабины системы Манлихера у солдат и советские автоматы ППС у командиров отделений и взводов висели наискосок за спинами. Имевшихся к этому времени в прошлой исторической реальности собственного производства автоматов «Орита» не было и в помине. Тогда, в 1941 г., их конструктором был чешский инженер Л. Яска, на волне дружбы с Германией в числе прочих земляков-оружейников помогавший румынским коллегам. А сейчас, кто бы его в Румынию пустил?
Машина Иванова шла четвертой. Пока не наблюдалось непосредственной опасности, все командиры экипажей спокойно выглядывали из своих открытых люков, прикрываясь по грудь броневыми крышками, и, прикрыв глаза противопылевыми очками, с биноклями в руках внимательно обозревали набегающие под широкие гусеницы окрестности. Высоко поднимающаяся за первым взводом густая пыль мешала Иванову наблюдать — он приказал Николаю, голова которого, также защищенная очками и шлемофоном, торчала вверх из отодвинутого вбок люка перед башней, выдвинуться вправо, не задев конных союзников — обзор ощутимо увеличился.
Немного сбросив скорость, проскочили через неглубокий ручей с заросшим камышом и слегка заболоченным восточным берегом; оставили справа невысокую, поросшую лесом вытянутую высотку и снова выехали на слегка углубляющееся посредине чашей поле. Справа, за полем, виднелись утопающие в садах постройки небольшой деревеньки. А где-то за деревенькой, напротив ее и левее, судя по нанесенным на карту данным, должна была держать оборону советская стрелковая бригада, если, конечно, немцы их не раздавили и не прорвались.
Иванов приказал Голощапову настроиться на сообщенную им волну штаба стрелковой бригады и сообщить о своем приближении — никто не отозвался, лишь легкое потрескивание в эфире. Капитану это не понравилось и, не доходя примерно километра до деревни, он остановил роту. Сама деревенька лежала немного правее, а прямо по ходу виднелись среди небольших пологих холмиков и лощин покореженные взрывами редко стоящие деревья, похоже, плодовые; какие-то кусты; копны сена, некоторые разметанные; редкие строения летних времянок. Здесь явно прокатился бой и, по всей видимости, несколько часов назад, кое-где за деревней еще поднимались редкие дымки, уж точно не из топящихся печей.
Иванов приказал, снять с машин и сложить в сторонке от протоптанной ими колеи дополнительные верхние баки с соляркой и маслом, а потом развернуться в боевой порядок уступом влево. Освободившись от нежелательных в бою баков, три машины второго взвода выехали вперед-влево и, растянувшись в линию, уже на малой скорости поползли дальше. Первый взвод и машина самого капитана пошли такой же линией в ста метрах сзади и правее, а третий взвод, сместившись относительно них в шахматном порядке, наматывал на широкие гусеницы плодородную румынскую почву еще дальше. Насторожившиеся автоматчики пока еще сидели на броне, но в любую секунду были готовы оставить машины. Румынский капитан, через переводчика пообщавшись с Ивановым, послал один взвод направо в деревню, на разведку, один — прямо вперед, а третий, вместе со своей особой, оставил под прикрытием танков. Это чем-то напомнило Иванову охоту на живца, но что было делать? Тем более, земля-то — румынская.
Чем ближе приближался правый взвод рошиоров к деревне, тем больше замедляли шаг их лошади. Раньше времени умирать не хотелось никому. В деревне было тихо, подозрительно тихо, как для солнечного послеполуденного времени в конце августа. Работ у селян должно было бы быть невпроворот, но, ни одной живой души вокруг не наблюдалось. Ни в окрестных садах-огородах, ни между побеленных хат-мазанок. Всадники достали из-за спин оружие и, удерживая поводья левыми руками, в правых настороженно сжимали шейки прикладов карабинов, умостив их деревянные ложа на противоположные предплечья.
Не доезжая метров двухсот до ближайших плетней, рошиоры совсем остановились, их лейтенант поднес к глазам бинокль и стал напряженно всматриваться. Очевидно, он что-то обнаружил, потому что весь взвод по его команде неожиданно развернул коней и с места в карьер помчался назад, вскидывая копытами вверх рыхлые комья. Вослед им длинно и зло зачастил германский пулемет — двое румын рухнули вместе с жалобно заржавшими лошадьми; еще один опрокинулся, уронив карабин, на конскую шею. Поняв, что они все равно обнаружены, заработали еще несколько пулеметов, уже по танкам, норовя смести с брони вполне доступных их калибру десантников. Следом суматошно захлопали притаившиеся среди строений, плетней и зеленых насаждений противотанковые пушки.
Готовые к бою автоматчики моментально слетели на землю и укрылись за надежной броней, командиры экипажей и механики-водители нырнули в люки, захлопывая и задвигая за собой крышки. Танковая рота спокойно и деловито, с полной уверенностью в своей непобедимой мощи, вступила в бой. Третий взвод остался на месте, обнаруживая и планомерно уничтожая орудийным огнем засветившиеся вспышками вражеские огневые точки, отдавая предпочтение пушкам, а остальные два, не останавливаясь и ведя огонь сходу, продолжили наступление.
Короткие огненные трассы германских 37-мм бронебойно-трассирующих снарядов довольно метко попадали в лобовую, башенную и бортовую броню и, не причинив ни малейшего вреда, отскакивали в стороны или безвредно рвались с маленькой вспышкой на поверхности. Десантники, слегка отстав, бежали следом, ведя неприцельный огонь короткими очередями из автоматов и ручных пулеметов.
Видя полную бесполезность своих пушек против незнакомых приземистых русских панцеров, бравые завоеватели Западной Европы слегка запаниковали и решились на преждевременную ретираду. Фигурки в чужих серо-зеленых куртках выскакивали из окопов и из-за строений и, пригнувшись, бежали кто вправо, вглубь деревни, а кто просто назад, стремясь укрыться среди садовых зарослей и невысоких кустов. То и дело взметающиеся среди них черные разрывы осколочно-фугасных гранат лишь добавляли сумятицы и быстро уменьшали популяцию вермахта на этом ограниченном направлении.
Артиллеристам везло меньше, с пушкой быстро не убежишь; некоторые расчеты вели огонь чуть ли не до последнего, стараясь поразить русские чудовища, если и не в явно непробиваемый лоб, то хотя бы в гусеницы. Но сделать это, когда на тебя грозно, шумно и дымно накатывается переваливающаяся на ухабах приземистая бронированная машина, встречно палящая из пушки и спаренного пулемета, получалось не у всякого. Большинство противотанкистов в конце концов тоже разбегались, настигаемые очередями в спины или даже безжалостно подминаемые бронированными тушами под себя.
В саму деревню танки не углублялись — не было такого приказа. Не их это задача — им нужно всего-навсего проложить безопасную дорогу для своей наступающей следом бригады (и всего корпуса), чтобы, как можно быстрее достичь венгерской границы, уничтожая, при этом по мере сил как можно больше попадающихся под гусеницы и в пределы досягаемости башенных орудий и пулеметов врагов. И они уничтожали. Танки шли повзводно, тройками, не сильно удаляясь друг от друга. Мощные машины с легкостью подламывали под себя невысокие деревья; сносили, как бумажные, деревянные и плетеные постройки; валили при необходимости и побеленные дома-мазанки, перетирая в кровавую кашу, укрывшихся там немцев (а иногда, не зная этого, и подвернувшихся невезучих хозяев).
А немцы бежали. Лишь особо храбрые пробовали закинуть под гусеницу или на моторный отсек обычную противопехотную гранату на длинной деревянной ручке, но, как правило, их еще до броска срезали из автоматов заботливо сопровождающие каждый танк красноармейцы.
Тридцатьчетверка капитана Иванова двигалась во второй линии, за развернувшимися в ряд тремя машинами первого взвода. Так как впереди живых немцев, скорее всего не осталось: кому не удалось убежать — погиб — Иванов приказал наводчику повернуть башню вправо и слегка, в зоне доступности, подчистить пушкой и пулеметом село. Какие-то цели первым замечал он, какие-то — наводчик. Иногда били с ходу, а иногда требовали у Гурина короткую остановку.