В другой раз мы поехали купаться на Клязьму. На диком пляже я поплыл по течению за подругой сестры (та была на полтора года старше меня), опустил вниз ноги и не почувствовал дна. Девушка была уже на берегу, когда обратила внимание на мои испуганные глаза. Она вернулась и вывела меня из воды.
В Сирии, около Джеблы, мы нашли место, напоминавшее ванну. Оно было отделено от моря наростами из пемзы. В этой созданной природой купальне, после которой мы ещё долго вытаскивали из ног колючки от морских ежей, я и научился плавать. Потом в других местах я уже свободно плескался в воде, правда, не отплывая далеко от берега. На шестой (включая срочную военную службу) год моего пребывания в Сирии работников Торгпредства начали возить на автобусе в открытый бассейн, под Дамаском. Там были столики под навесами, мы заказывали себе пиво и лёгкую закуску, играли в шахматы и купались.
После увольнения из Управления я начал работать в коммерческих структурах. Первой из них было совместное российско-сирийское предприятие. Оно оплатило нам абонемент в крытый бассейн, и раз в неделю, во второй половине дня, мы ездили туда на нашем микроавтобусе. Бассейн был малолюдным, и никто нам не мешал купаться и коллективно сидеть в парилке. Там мы многократно преодолевали вплавь дорожки длиной 25 метров, окунались в холодную воду и просто отдыхали.
Пожизненный графоман
Стихи я начал писать в возрасте десяти лет (они все сохранились до настоящего времени), но делал это эпизодически. В двух последних классах, под влиянием личных переживаний, я выдал целую серию лирических стихотворений, потом надолго замолк и вернулся к поэзии лишь спустя тридцать пять лет. Что касается прозы, то я начал, как большинство писателей, не с рассказов, а сразу, во 2-ом классе, написал исторический роман из французской жизни, о чём наша директриса через много лет напомнила всем на выпускном вечере. В 3-ем классе я, прочитав несколько книг Вальтера Скотта, написал рыцарский роман, где действие происходило в Англии. На следующий год, проглотив все основные сочинения Виктора Гюго, я вернулся к французской тематике. В 9-ом классе я начал вести дневник. Он и некоторые записи за следующий год легли в основу 300-страничного автобиографического романа. Отдельные эпизоды из него в сокращённом виде я использовал при написании вспоминалок о школе-интернате. Были ещё рассказы, опубликованные в семейном литературном журнале «Солнышко». Он представлял собой альбомы с рисунками моей сестры, куда она переписывала от руки произведения членов нашей семьи: мои, свои, её первого мужа, подруги и даже двоюродной бабушки (вышло около десяти номеров, которые также включали полемику с теми из друзей и знакомых, кто их читал). Кроме того, какое-то время я на основе солдатских писем составлял программы для «Полевой почты Юности» (они считались печатной работой, и на каждую из них присылали авторский экземпляр).
Во время срочной военной службы в Сирии я написал пять рассказов, потом разослал их в разные журналы, но везде получил отрицательные рецензии. Только в одном месте ответ литконсультанта оказался более и менее обнадёживающим: «Думаю, Вы можете писать, но Вам нужно много работать». Некоторые эпизоды из них, имеющие автобиографический характер, я тоже использовал в написании вспоминалок. Хорошим подспорьем оказался и «Дневник читателя», который я веду, благодаря старшей сестре (это было одно из заданий их учительницы), с 9-летнего возраста, где всё расписано по месяцам и годам. Он оказался очень удобным для оживления воспоминаний: многие книги тесно связаны с определёнными периодами моей жизни. Чтобы сразу закончить с этой темой, упомяну ещё о рукописном «Дневнике шахматиста», который я начал вести с 8-го класса, когда занимался в Московском Дворце пионеров на Ленинских горах. В нём сохранились тексты отдельных партий и таблицы большинства турниров, в которых я принял участие. Отсюда такие подробные сведения в вспоминалках, посвящённых шахматной игре. Но, в целом, то, что вы читаете — это действительно воспоминания, которые я пишу прямо сейчас. Детали их я постоянно уточняю с женой: с 9-го класса мы учились с ней в одном интернате.
На одном из ныне в бозе почивших литературных сайтов я участвовал почти во всех конкурсах поэзии и афоризмов. Однажды я решил разыграть судей жюри, представив на конкурс прозы новеллу из французской жизни, написанную мною в возрасте 13 лет (он занял 22-ое место из 40). Никто не догадался, что она написана школьником, и только одна судья конкурса в своей рецензии заметила, что это напоминает попытки писателя-ребёнка, который увлечённо жонглирует французскими именами. Только после окончания конкурса я сообщил всем правду и отдал должное проницательности этой судьи. Впрочем, его организатор, с которым я за месяц до этого, по своему обыкновению, переругался, поблагодарил меня за то, что я внёс в его проведение интригу. За исключением этой новеллы, остальные свои рассказы, а также романы, написанные в том далёком прошлом, я в Интернете никогда не публиковал.
С разницей в семь лет
Когда я учился на 5-ом курсе, ко мне подошёл лично не знакомый со мной преподаватель, которого в институте называли самым молодым доктором исторических наук, и сказал:
— Скоро нам предстоит поработать с делегацией такого уровня, что выше, я думаю, не будет.
Спустя несколько дней мы с ним уже сидели на переговорах в конференц-зале Советского комитета защиты мира (СКЗМ). Делегация, с которой мы работали, представляла собой практически всё внешнеполитическое руководство Организации освобождения Палестины (ООП). После переговоров, в ожидании остальных, я заглянул в конференц-зал СКЗМ и впервые увидел кусок фильма каратэ (точнее кунг-фу; через два с половиной года, в Сирии, я смотрел их в кинотеатрах Хомса десятками). Сын представителя ООП в Москве, который со временем сам станет послом Государства Палестина, молодой и красивый мужчина, имел чёрный пояс по каратэ (я видел выставленные в шкафу, в его кабинете, фотографии).
Затем мы с делегацией поехали в Минск, участвовали в переговорах с Председателем Президиума Верховного Совета Белорусской ССР и побывали в Хатыни. В последний день нашей поездки я и члены делегации в автобусе «Интуриста» совершили экскурсию по городу Минск. До этого в Москве, на вокзале, и в поезде я в присутствии опытного арабиста тушевался и произнёс всего несколько неуклюжих фраз, вызывавших у членов делегации добрый смех, а тут я начал так бойко переводить, что её глава сказал мне:
— А мы и не думали, что ты так хорошо говоришь по-арабски.
Затем нас привезли в пионерлагерь. Когда я переводил очередную фразу у Вечного огня, за своей спиной я услышал одобрительный шёпот нашего преподавателя: «Молодец». Вторая подряд похвала настолько окрылила меня, что войдя в помещение, где проводилась официальная встреча, я начал с ходу переводить выступление члена делегации, который рассказывал о палестинских пионерах. Но через несколько минут я, словно испугавшись своей смелости, полувопросительно произнёс фразу «Они носят униформу», и тогда к работе подключился основной переводчик. Несмотря на эту шероховатость, я впервые понял, что могу работать на официальных переговорах и перестал их бояться. После работы с этой делегацией, когда я встречался в коридоре или на лестнице с этим преподавателем, он останавливал меня и спрашивал, как мои дела (сейчас он занимает очень высокую научно-административную должность и всё такой же молодой и бодрый).
Однажды в Сирии, когда я работал в здании Аппарата экономсоветника, в комнату вошёл начальник отдела кадров и сказал:
— Сегодня пойдёшь в Посольство помогать нашим женщинам на официальном приёме в честь Октябрьской революции.
Кровь прихлынула к моему лицу, и я спросил сидевшего в той же комнате представителя объединения Госкомитета по внешнеэкономическим связям, которое два месяца назад командировало меня в страну:
— Это вообще нормально?
— Да, к этому обычно привлекаются жёны советников посольств, — сказал этот пожилой, умудрённый опытом и несколько флегматичный человек, с которым у меня за все последующие годы совместной работы не было никаких проблем.
Конечно, мне сразу вспомнились слова нашей преподавательницы арабского языка о списке гостей на пиру во времена Петра I, который заканчивался так: «…толмачи и прочая сволочь». Но пришлось скрепиться душой и ехать в Посольство. Там я находился в углу зала, рядом со столом с напитками, и временами разносил их разодетым по-праздничному гостям на подносе. Другие переводчики отдыхали, периодически забирая с моего стола спиртные напитки. Обходя с очередным подносом зал и лавируя между гостями так, чтобы ненароком его не опрокинуть, я вдруг увидел на расстоянии нескольких метров от себя разговаривающего с кем-то руководителя той палестинской делегации, с которой я работал в Москве семь лет назад. Конечно, я не мог подойти к нему и поздороваться, находясь в таком униженном для переводчика положении. Правда, в конце приёма к нам подошёл облачённый в красивый мундир Посол СССР в САР и поблагодарил за работу.