Три часа длилась рассортировка искалеченных людей.

Во дворе больницы набилось множество рабочих и женщин.

— Погубили нас немцы! — вопила одна в теплом платке.

— Да что ты брешешь, какие немцы? — говорил ей стоявший позади шахтер.

— А немцы-пленные и сделали выпал на руднике! — кричала женщина. — Загубили моего мужика!

— Вот, сука, брешет! Ну, кто бы стал в руднике поджоги делать? Себя же первого загубил бы в выпале. Ты еще, видно, и не нюхала шахты. Слазь да посмотри, а не зехай зря! — говорил шахтер.

— Где здесь доктор Пуйкевич? — вбежало в больницу несколько шахтеров.

— А вон, в перевязочную прошел.

Шахтеры хлынули в перевязочную.

— Доктор, мы тебе главного нашего штейгера Белого привезли. Без сознания, голова повреждена. Сделай поскорее операцию! — просили рабочие.

— Да мне сейчас старшего десятника Козлова дают в операционную, — сказал доктор.

— Козлов — тот все равно не жилец, а Белый, авось, выживет. Бери его в операционную! Хороший штейгер, да и рабочим всегда сочувствовал, — говорили шахтеры.

— Белого в операционную! — приказал фельдшерам Пуйкевич.

Пока Белому делали трепанацию черепа, умер, не дождавшись операции, старший десятник Козлов.

Двадцать седьмого февраля больница выбросила за день столько окровавленных бинтов, сколько не было истрачено за весь февраль.

У часовни, недалеко от больницы, до самой ночи толпился народ.