— Гонец из Иркутска к дьяку Кологриву! — вмешался Раттнер. — Но зачем? Для какой цели? Впрочем, продолжай, Федор.
— Вижу я, дело совсем табак. Нужно во что бы то ни стало ту записку у попа выманить и прочитать. И говорю я ему. «Жарко-де становится, пойдем к тебе в избу, раздавим еще по маленькой. Успеешь к дьяку своему сходить. А я Дарье такого полугару нагнал, беда! Пошли. Я по дороге-то и говорю попу: «Записку не потеряй, беды бы нам не нажить. Где она у тебя?» — «А вот, — говорит, — здесь, в армяке!» В армяке, так в армяке, ладно. Пришли домой, пьем. А я все голову ломаю, мозгами раскидываю, так и эдак, — показал Птуха руками, как он мозгами раскидывал, — как бы записку пропитать? И вдруг осенило меня! «Бежи, — говорю попу, — к куме, тащи целое ведро. Гулять, так гулять». А халтурщик и рад стараться, сбираться начал. «Куда ты, — говорю ему, — в армяке-то побежишь? Сопреешь! Дуй в одном подряснике. И легче и прохладнее». Говорю я эти слова, а у самого сердце мрет. Клюнет ли? Клюнуло! «И то верно», — говорит. Скинул армяк и за дверь. Он за дверь, а я к армяку. Тут!.. Мало, годя вертается мой поп с ведерком крепыша. Ну, на радостях загулял я. Пили, пели.
«Не погуби!» — «Ладно, — говорю, — не погублю! Но должен ты теперь на все из моих рук смотреть. Как скажу, Так и делай. Все равно, как если бы ты душу мне продал». Начал тут халтурщик меня просить: «В мир вы сбежать собираетесь, возьмите и меня. Мне теперь здесь не жить. Того и гляди, в Игумнову падь белое золото рыть пошлют!» Пообещал я ему, возьмем-де непременно. А сам думаю: «Была забота! У нас и без тебя навозу много». Ну, а дальше!.. А дальше— все. Больше ничего такого особого не случилось! — с облегчением вздохнул Птуха.
— Ты самого главного-то и не сказал, — обратился к нему Косаговский. — А что же в записке-то было написано? Ты ведь прочитал ее?
— Читать-то читал, да… — почесал Федор в затылке. — Да там такая ересь написана, что мозги потеют.
— Ну, а все-таки?
— Невозможно передать. Не упомнишь!
— Да ты, Федор, с ума сошел! — приподнялся негодующе Косаговский. — Ум пропил?
— От, полюбуйтесь! — развел горестно руки Федор. — И этот тоже кричит: пропил! А для чего я пил, как не для дела. Да не кирпичись ты, Илья Петрович, списал я ту записку, буковка в буковку!
Птуха снял бескозырку, вытащил из-за подкладки сложенную вчетверо бумажку и протянул ее Косаговскому.
— На вот, читай и удивляйся. Прямо ливерная колбаса какая-то!
На полях листа, выдранного из рукописного псалтыря, крупным твердым почерком Птухи было написано:
Косаговский потрепал нервной тонкой рукой золотистую бородку и вдруг улыбнулся.
— Ты читал эту записку? — обратился он к Раттнеру.
— Читал! — безнадежно отмахнулся тот.