Риварец рванул в сторону дверь товарного вагона.
Сорванцы-школьники встречают любимого учителя горделивой напряженностью осанки. Они подчиняются только ему одному, и подчинение это не является результатом униженности или забитости. Они подчиняются ему, как любимому старшему товарищу. В этом торжество добровольной дисциплины.
Так встретили лошади Ривареца. Он обходился с ними без хлыста, разговаривал как с людьми — и они подчинялись ему с горделивой осанкой сорванцов-школьников. Во время цирковых представлений. лошади Ривареца поддерживали строжайшую дисциплину, проделывая сложные номера дрессировки, гибкие, как змеи, зачарованные музыкой.
Скорый 3-бис имел в хвосте несколько товарных вагонов — явление очень редкое на железной дороге. В этом деле не малую роль сыграли доллары и администраторский гений Финча. В этих вагонах перевозились пятьдесят дрессированных лошадей Ривареца.
В сопровождении Финча и конюхов, Риварец обходил лошадей, для каждой находя ласковое слово, каждую называя по имени. Он кормил нежно ржущих животных хрустящей морковью. У Агата — прекрасного жеребца серебристой масти с черным пятном между глаз — Риварец задержался дольше, чем у остальных. Агат был его любимцем, с Агатом у него было связано одно незабываемое воспоминание. На Агате Риварец проделывал большую часть своих номеров. Жеребец плясал под ним на арене сложнейшие танцы.
Риварец обеими руками приподнял его морду, и конь любовно уставился на него изумрудными глазами. Потом Риварец нагнулся к шее коня и благоговейно поцеловал багровый выпуклый шрам…
II.
Поезд убегал от наседающих на землю сумерок. Кроваво-яркие глаза зажглись на паровозе. Дельцы, промышленники, плантаторы отходили ко сну.
Диего Веронез, владелец огромных плантаций в окрестностях Пиналь-дель-Рио, ворочался с боку на бок на мягкой, заботливо взбитой проводником-негром постели. Заботы гнали от него сон. Два месяца назад железной рукой диктатора Мачадо было подавлено на Кубе восстание пеонов. Веронез возвращался из Гаванны, где лично благодарил диктатора. На его плантациях волнения среди пеонов приняли особо угрожающий характер, и плантатор вез с этим поездом в багажном вагоне приобретенные с благословения Мачадо ящики с ружьями и патронами для усиленного отряда надсмотрщиков. Мачадо советовал Веронезу быть беспощадным. Что-то теперь будет?!
Заботы гнали сон. Наконец удалось забыться, Поезд баюкал. Сознание плавало в рыхлом тумане еще не стройных сновидений… Толчок. Веронеза подбросило, он скатился на пол. Резко содрогнувшись, поезд остановился. Веронез прильнул к окну. По полотну бежали люди с ружьями в руках. Фонари проводников освещали их темные фигуры в плащах. Лицо Веронеза покрылось землистой бледностью. Фигуры кричали такое, от чего волосы на его голове начинали шевелиться:
— Двадцать пять человек к паровозу! — кричал высокий человек в широкополой шляпе с револьвером в руке. — Пятьдесят по одну сторону поезда, пятьдесят по другую. Лечь за насыпь! Стрелять в каждого, кто выйдет из вагона. Двадцать человек в поезд. Расстреливать того, кто будет сопротивляться!
Поезд был остановлен инсургентами[25]-пеонами, положившими срубленное бревно поперек рельсов. Широкоплечие, в грубых плащах, с ружьями и револьверами в руках, быстро проходили они по вагонам. Высокий человек — тот, который отдавал команду на полотне — теперь проходил по вагонам, без конца повторяя одну и ту же фразу:
— Спокойствие, друзья, возможно больше спокойствия! Отбирайте только деньги, драгоценности нам не нужны. — И эти слова вселяли невыразимый слепящий страх в сердца пассажиров. Дрожащими руками протягивали они туго набитые бумажники.
Молодой пеон остановился перед бледным с трясущимися коленями Веронезом.
В глазах юноши вспыхнули молнии зарождающейся грозы. Он порывисто повернулся к предводителю.
— Капитан! — голос его прерывался, раздираемый яростью. — Я работал у него на плантации… мой отец… десятки других… расстреляны… Я знаю, зачем эта собака… он поехал в Гаванну за ружьями… новой крови ему захотелось…
Юноша не кончил, снова неуловимо быстро повернувшись к Веронезу. Короткий взмах руки. Выстрел. Тело Веронеза медленно осело на пол. Из, выбитого глаза тонкой струйкой устремилась кровь.
Тот, кого пеон назвал капитаном, хотел что-то сказать, но не сказал, пошел — и уже на ходу бросил глухим голосом. — Ты говоришь ружья, Мигуэль? Надо будет пощупать в багажном вагоне.
Искаженные ужасом лица, черные и желтые квадраты бумажников встречали на своем пути по вагонам пеоны.
Американцы старались держаться с достоинством, сохранить спокойствие, но им это не совсем удавалось. Один возился с сигарой, которая не раскуривалась. Другой, безупречный джентльмен, хотел встретить инсургентов одетым. Раздражаясь, не понимая, но настойчиво он втискивал обе ноги в одну штанину.