— Сам посуди — ведь царевну Ксению Борисовну насильно в монашки постригли по приказу самозванца, и сделал сие злодейство, да злодейство, ты не ослышался, поставленный Лжедмитрием патриарх, которого ты и сменил. И обет за нее на постриге давал князь Рубец Мосальский — а раз говорил слова, то пусть оный князь и монахом становится, так будет честно.
— Но ведь грех большой…
— Грех на самозванце, а так посудить что выйдет — насильник и убийца грех сотворил, а кается в нем жертва невинная? Да разве господу нашему нужны те, которых насильно в монахи постригают и по каменным кельям держат? Зачем нашей матери церкви это?! А власти впредь иначе вести себя будут — ты патриарх, и потворствовать не должен в сокрытии преступлений, как твой предшественник. Иначе его вина на тебя падет…
Иван не договорил, но Гермогену было и так понятно, что за мягкими словами может последовать железная хватка. А затянуть решение не в его интересах, и Князев тут же добавил аргументы:
— Это в твоей власти снять с православного человека насильственную схиму и вернуть его к мирской жизни. Зачем таких несчастных и скорбящих силком по монастырям держать? Если он виновен в преступлениях, то суду царскому предавать, на то дьяки и подьячие есть, пусть разбираются. Служить богу нашему, Иисусу Христу нужно с чистым сердцем и помыслами, не скорбеть о прежней мирской жизни. А Рубца Мосальского разыщем, и уже твоему суду патриаршему предадим, чтобы не смели глумы над монашескими обетами устраивать — в твоей он власти, богохульник и еретик, вот и карай, а все вотчины его церкви нашей передадим.
— Ну что ж — раз такое случилось, то нам с тобою милостиво обходиться нужно, государь, — негромко произнес патриарх. Иван понял, что тот тем дает понять, что выбрал, на какую сторону стать…
Глава 41
Иван блаженствовал, лежа на кровати, голова покоилась на мягких коленях царевны — горячих, он чувствовал это затылком через ткань платья. Подобная вольность случилась впервые — до того взять ее за руку было практически недопустимо, и он редко когда отважился так сделать, постоянно напоминая себе, что она монашка. Следовало «тормозить» свои желания — он собирался взять царскую власть, и не следовало давать ни малейшего повода злым языкам, ведь он выступал как приверженец «старины» и соблюдения традиций, хотя под этим подразумевал совсем не то, что другие. Обычная предвыборная технология 21-го века была тут неизвестна, хорошее время для мошенников, рвущихся к власти. Последних, впрочем, во все времена хватало с избытком, один царь Василий Иванович чего стоит, про «царевичей Дмитриев» и говорить не приходится.
— Странно, Ванечка, всегда страшилась своего черного одеяния, а как патриарх снял с меня вчера рясу, так чего-то не хватает. Забыла я, как была беззаботной царевной, да плакала, что судьба от меня женихов одного за другим отводит. Очень хотела замуж, ведь старой девой стала, 23 года исполнилась, и тут батюшка помер…
Рука царевны дрогнула, гребень, которым она расчесывала ему волосы, остановился. И он ощутил, как ему на щеку упала горячая капля. Иван мгновенно понял, что Ксения плачет, и, не открывая глаз, чтобы ее не смущать, взял ее руку и поцеловал запястье — такого он не допускал раньше.
— Что ты делаешь, срамно ведь руку целовать, я не священник, — пискнула девушку, но ладошку не отняла. А он поцеловал еще несколько раз теплую кожу, потом тихо произнес:
— Я люблю тебя, милая, и хочу, чтобы ты стала моей женой. Вот и все мои желания, Ксения. Как то так…
Руки царевны словно застыли, но голос ее осел, стал хриплым, прорвалась жуткая тоска:
— Меня ведь самозванец обесчестил, Ванечка, груди мне искусал, проклятущий. Давно хотела сказать тебе о том, что не девица я, да не решалась. Нельзя тебе меня замуж брать, старая девка я порченная, грешна…
— Нет, не грешна, милая, — Иван не открывал глаз, не желая ее смущать, вот только голос из «размягченного» стал властно-строгим. — Умереть даже мне страшно, хотя сколько раз был ранен, и подсчитать трудно — все тело в рубцах. А ты не воин, какой с тебя спрос — убить человека трудно, если в себе не придавит человека. Вот такой невеселый каламбур получился, родная. А насчет старой ты не права — и то докажешь вскорости. Говорить не хотел, но скажу — через месяц у нас свадьба будет, все чин по чину. И рожать мне сыновей будешь, трех, как минимум. Ты царевна, и долг перед державой понимаешь свой — а потому с этого часа о прошлом не думать, это раз, и не воспоминать даже. На то моя воля!
Последняя фраза позвучала бы грозно, но Иван смягчил ее улыбкой. И рывком поднялся, сел рядом с царевной, обнял ее, почувствовав, как девчонка покорно расслабилась, сама прижалась к нему.
— А теперь два — жизнь мы начинаем с белого листа, и сами напишем повесть о нашей любви. Я и ты — и более никого в нашей памяти. И не вспоминать о прошлом — впереди будущее! Ты согласна, Ксюша?
— Милый мой Ванечка…