- Ничего. Это на другом языке, не по-французски. Ругаюсь.

  - Не понимаю, как можно забыть родной язык и помнить другие? Андалузец, не говорящий по-испански. Ты не Хосе.

  - Бывает, если сильно ударят по голове. Я не Хосе, ты прав.

  - Жаль. Надеялся рассказать родне, что видел Хосе Мария...

  - Кто это?

  - Не знаешь? Знаменитый разбойник. Хосе Мария эль Темпрамильо, его никто не может поймать. Сказали, что это ты. Может быть. Я не поверил.

  - Правильно сделал. В нашем возрасте нельзя стать знаменитым. Вот ты - знаменитый?

  - Ага.

  - А чем?

  - А хрен его знает. Еще не придумал.

  - Ха-ха-ха!

  - Ахха-ха-хах!

  Рафаэль Риего-и-Нуньес оказался отличным парнем. Влюбленного в мула солдата звали Рамон Кабрера, а возницу - Бальдомеро. Хрен его знает, как по фамилии. Бальдомеро - и Бальдомеро, нам не мешает! Ха-ха-ха!

  Кому со стороны показать - глазам не поверит. На крыше колыхающего тюремного фургона заливается смехом солдат, а из-за решетки доносится хриплый хохот узника. Психи молодые. Весна, однако.

  Организм словно ждал дополнительной встряски, чтобы включить резерв на полную катушку. Не будь ареста и казни, валялся бы в постели до сих пор, боролся с заражением, помирал. А тут - и без заражения настала хана. Сразу все мелкое исчезло, даже не вспоминаю. Так и сравнить - рубцы от кнута и ожог от пули? Ха! В остальном - спина еще побаливает, но все меньше и меньше. Видок - краше в гроб кладут: на груди пять вздутых толстых рубцов, через ребра на спину уходят.

  Кости целы, мяса - толком и не было, а кожа зарастет. Поживем еще.

  Тащимся так медленно, что все колдобины наши: успеваешь прочувствовать каждую неровность на дороге, пока фургон через нее переваливается. Километра три-четыре в час, видел сквозь решетку, как неторопливо шагающий, завернутый в традиционно обвисший плащ, путник легко обогнал наш еле ползущий тарантас. Да еще и остановки постоянные. Может - упряжь поправляют, может, еще что. Я не спрашиваю.