— Ну, так пусть жрет, если не нажрался!..
Вспоминают потом и то, что раввин в прошлом году, когда в недалеком местечке расстреливали евреев, говорил то же самое. Даже и талмудил над ямой, читал: «Сбывается воля Иеговы, ничего не поделаешь...»
***
Есть ли предел самолюбованию?
Бабе уже за шестьдесят, баба уже старая, скучно деформированная лишним салом, а вот на тебе — в лирическом настроении еще любуется сама собою. Да не тем, что было, а тем, что есть. Рассказывает соседке, как это недавно, год тому назад, один ученый в нее влюбился. Прямо на улице. И уже, говорили, сох, сох да и помер...
***
Пенсионер прогуливается с женой по кладбищу и paдуется, что на памятниках — «многие помоложе» его...
***
Однозубая бабка пристает к внуку, молодому рабочему-грузчику, с полным стаканом водки:
— Пей, я сказала!
Сыном похваляется:
— Ого, моего Пилипа в нашей деревне никто не перепьет!..
И сама, почти ежедневно, напьется и лежит на печи, что-то бормоча-напевая себе под нос. Видать, для души...
***
Старый батрак, рыжий, с проседью дядька Кондрат, человек одинокий и немного «блаженный», носил с собою — от пана до пана — мешок кремней, осколочков...
Кто посмеивался, что это вериги, кто думал: «Вот, просто придурок!..»
И очень немногие знали, что дядька мечтал о собственной хате. Уже собирал кременчики — чтобы натыкать их в цемент фундамента, украсить его, как у добрых людей.
***
Читаю историю, думаю о сменах формаций, столетий... И вдруг ярко, невольно увидел неутомимую бабку Прузыну или Агату — как она дробно, мелькая черными, потресканными пятками, идет, торопится в поле или с поля, где только работа да работа... Для куска все еще не очень щедрого хлеба.
Бабка прошла, следом за многими. Земля все вертится. Идут другие бабки...