В гостиницу к нему зашла студентка-землячка, в которую он, намного старше ее, давно был влюблен. Скрытой, невольной, какой-то грустной любовью. Была она в отдалении и вот пришла, и он никак не смог бы начать то, о чем так часто думал, при ней он чувствовал себя очень далеким от этого, ему было гадко даже подумать, вспомнить про то, что «грезилось и снилось»... Почувствовал, что просто любит ее, умную, душевную девочку,— любовью «не для себя, а для нее», что просто ему хочется делать ей доброе, смотреть на нее, любоваться ею — с хорошей, чистой влюбленностью старшего.
«И правильно»,— говорил он себе в мыслях.
Но... с невеселой улыбкой.
***
Рейсовый автобус остановился у деревенского костела. Зашло много старух. Почти все они стоят.
Борьба с самим собой: уступить которой место или нет?
Уступил. И сразу же в мыслях осуждение худших, кто не уступил. Потом осуждение себя за осуждение других.
Наконец, удовлетворенность собой, что сам себя осудил...
А что здесь хуже всего?
***
В троллейбус зашел инвалид. Ему уступили место. Другой инвалид, что сидел через проход, успел за это время заметить, что у коллеги нет правой ноги, а поскольку у самого нет левой — обрадовался. Спросил, какой тот носит номер, узнал, что одинаковый с ним,— еще больше утешился. Купят одни ботинки на двоих. В магазине видел. Вот вместе сойдут и купят!..
Почему было приятно слышать их беседу? Почему захотелось записать эту — скажешь — очень обычную сценку?
***
В клинику из глубинной партизанской деревни привезли после освобождения подростка с простреленной диафрагмой. Бледный, изнемогший, и рана несвежая.
Старый профессор, подвижной сангвиник, сделал ему операцию. Очень сложную и — удачно! Говорили: «Девятую в мире, вторую в СССР!..»
Паренек стонет, бредит. Бабка не спит при нем которую ночь.
А профессор, как бог, в белом окружении ангелов-студенток, гремит радостно над койкой:
— Спасибо, мальчик, спасибо, милый мой, за то, что ты привез мне такую интересную болезнь!..
***
Плывем по Амуру. Смотрю на зеленую сопку. Вспоминаются сыромятные лапти — большущие, старые, латаные-перелатанные, даже подбитые расплющенными баночками от ваксы. Лапти старого дядьки Ивана. И его рассказы про японскую войну, которые я также, как и лапти, знаю с детства.